Избранное

Октябрь привел с собой бекасов, ноябрь — иней, декабрь — дроздов, и наконец выпал снег. В ту ночь все погрузилось в бездонную грустную тишину; снег лежал на лесах, полях, на крыше дома, он укутал даже теплые комнаты, и какая–то щемящая нежность наполнила сердце. Первым поднялся старик и распахнул дверь. Птицы в клетках захлопали крыльями, засвистел дрозд. Старик протянул руки и глубоко вздохнул — снег покрыл его руки, голову.

Началась долгая зима. Зимой весь дом и его обитатели пропитаны приятным здоровым запахом; в чулане, по соседству с кухней, растут залежи еловой стружки и штабеля деревянных кадок, которые выделывают братья. Кадки всех размеров поднимаются до самого потолка, потом их грузят на сани и отвозят в деревню на продажу. Выручают гроши, но за работой время идет быстрее, да и просто приятно держать в руках чистое гладкое дерево, смотреть, как стружка летит из–под наточенных ножей, и слушать рассказы старика о войне. Истории не новые, не раз их слышали эти стены. Но неторопливый голос старика так успокаивает. Альба и Франко любили спать в стружке, свернувшись калачиком, время от времени они поднимали головы, прислушивались к рассказу или поднимались и подходили потереться о ногу кого–нибудь из братьев.

У братьев, кроме охоты, было еще одно увлечение — лыжи. Каждый день они надевали легкие узкие лыжи и бегали наперегонки по лесам и лугам. Вскоре они так натренировались, что смогли соревноваться по–настоящему, на время. Лыжня проходила мимо их дома, совсем рядом, огибала сад, шла вдоль леса, а потом быстро–быстро убегала вдаль по чистому сухому снегу. Во время соревнований оба старика и Альба с Франко стояли в дверях кухни, поджидая лыжников. Заприметив их еще издалека, они по ходу сразу узнавали, кто первый, кто последний. Потом братья исчезали в долине, появлялись уже из лесу и бежали к дому. Старик по часам засекал время и, случалось, чиркнув спичкой, забывал поднести ее к трубке, так что даже обжигал пальцы. Когда братья пробегали мимо, старик тихонько подбадривал их: «Держитесь». А старуха молчала. Альба и Франко выбегали братьям навстречу, потом провожали их по лыжне и своим лаем словно призывали бежать быстрее, к победе. Вполне возможно, собаки недоумевали, на чей это след напали их хозяева, что за дичь они гоняют. Сами они никак ничего не могли унюхать, кроме запаха смолы, который оставляли лыжи на снегу.

Вернулись жаворонки, клесты, зяблики, лисицы ушли в леса. Вспахали поля, посеяли рожь, лен. Скосили траву. Высушили сено. И наступил новый охотничий сезон.

Вновь голоса Альбы и Франко оглашали соседние леса. Окрики братьев раздавались то там, то здесь, и выстрелы то и дело прерывали лай собак.

А псы стали большими специалистами в охотничьем деле; если Франко преследовал зайца по тропинке, Альба бегала зигзагами, чтобы помешать зайцу прыгнуть в сторону и притаиться в лесу. Если же зайцу все же удавалось сбить их со следа, Франко останавливался у пня или камня, лаял что есть мочи то в одну сторону, то в другую, потом обегал всю округу, и, если заяц не успевал удрать далеко, ему обычно удавалось схватить его. У Альбы был превосходный нюх. Правда, она быстро уставала, но страсть к охоте компенсировала этот недостаток. Когда она совсем выбивалась из сил и не могла продолжать преследование, Пьеро подвешивал убитых зайцев к ели и приставлял к ним Альбу в качестве сторожа. А уж Альба никому не позволяла приблизиться к своим трофеям. Она просто свирепела. Даже Бруно и Джакомо не имели права прикоснуться к зайцам, только Пьеро.

Однажды, когда Альба как раз стояла на посту, в наши края забрела группа незнакомых охотников. Они увидели у дерева дрожащую собачонку, а на дереве трех зайцев и решили подойти поближе. Но не тут–то было, собачонка вдруг оскалила зубы, выгнула хвост, недовольно заворчала, а потом взвыла и запрыгала — дьявол, да и только. И откуда только в такой маленькой шавке взялось столько силы и злости! Она и впрямь внушала страх. Подбежал Бруно и прикрикнул на нее, но она все продолжала волноваться и недовольно ворчала.

— Что это за гиена у тебя? — спросил один из пришельцев. — Еще немного, и я бы ее пристрелил.

— Давай проваливай отсюда, а стрелять можешь в своих недоносков, — ответил Бруно.

— Может, продашь зайцев?

— Даром отдам, если снимешь с дерева,

— Тогда продай суку.

— Ни за что, даже если дашь за нее свою жену и все добро. Говорю тебе, проваливай!

— Чего огрызаешься, ишь зазнался из–за какой–то сучонки и двух с половиной зайцев.

С тем они и ушли, а Альба, сидя под деревом, лаяла им вдогонку.