Избранное

— Пусто, — сказал он, — ничего не осталось. Даже вина. Все забрали. Одна вывеска: «Остерия Надежды». Но и надежды больше нет.

И он провел их по лестнице в комнату, где спал, и велел дочери, чтобы принесла две тарелки овощной похлебки.

Немцы убежали к ним на север, партизаны в горах преследовали их. На обратном пути партизаны прошли через городок с песней, у них были красные шейные платки и трехцветные знамена. Весь городок вышел встречать их.

— Молодцы, сынки! — кричал народ. — Молодцы, ребята!

И он, который не делал этого ни разу в жизни, в такую волнующую минуту поднял в честь партизан руку в римском приветствии.

Вот и старый резчик умер. Мастер, дорогой старый друг. Все мы уйдем по одному. Все.

Дядя из Америки по–прежнему здесь. Он через все прошел, но еще держится. Как старая липа за домом.

Скоро ему девяносто. Летом, теперь уже только летом, он садится на скамейку где–нибудь в скверике и мысленно перелистывает книгу своей жизни. Мимо проходят люди. Он же сидит на солнышке на скамейке. Дети играют, бегают по улицам — внуки от четвертого поколения.

Проходят парни в джинсах, девушки в шортах; из баров до него долетают вопли музыкальных автоматов. И тогда он ворчит:

— Больно много праздников, больно много праздников в Италии. Работать надо. Работать, чтобы радость была в жизни.

Они проходят мимо, бросят взгляд на старого ворчуна и идут своей дорогой.

Альба и Франко

Нет–нет, наш рассказ не о двух влюбленных и не об акционерном обществе, а просто о двух рыжих охотничьих псах.

До недавних пор они жили по соседству со мной, в тихом уединенном домике у леса, где не слышно ни мотоциклов, ни каких других дьявольских машин. И только три раза в неделю ночью над ним пролетает рейсовый самолет, он мигает высоко в небе, точно светлячок в ржаном поле. Но самолет никому не мешает, все давно к нему привыкли, а старик Кристиано, заслышав его, даже перестает на секунду пыхтеть своей трубкой.

— А-а, вот и он, — говорит Кристиано и мысленно желает ему доброго пути.

Было это сразу после Освобождения: трое братьев — Пьеро, Джакомо и Бруно, — сдав властям оружие и гранаты, вновь взялись за топор. Они вернулись в лес — на сей раз по доброй воле. Они принялись за работу и потихоньку стали подумывать об охоте. Последние годы охота в лесу шла не на зверей, а потому они плодились и плодились на свободе. То и дело на тропинки выпрыгивали зайцы, а косули, забыв всякую осторожность, совсем перестали бояться людей.

Однажды в полдень, когда солнце стояло над темным смолистым ельником, братья прилегли отдохнуть в тени на мох. И беседовали они не о партизанах и фашистах, а о зайцах, косулях, глухарях, а главное — о собаках. Вспоминали двух своих псов, которых убили немцы во время обыска; не найдя тех, кого искали, фашисты просто так, для развлечения, хохоча во все горло, пристрелили собак прямо у ног старика отца.

— Нам надо найти двух гончих к началу охоты, — говорил старший брат, покусывая травинку. — Что же это будет, если всех зверей, которые бегают по лесам, перестреляют чужаки.

А братья чувствовали себя хозяевами этих лесов: здесь они родились, здесь воевали с немцами, защищая родной лес от расхитителей.

— Куда там, — отозвался младший, — где теперь возьмешь собак, годных для охоты? И еще неизвестно, сколько за них запросят. — Он ворошил прутиком уже потухший костер, отыскивая головешку, чтобы прикурить.

— Помолчи, молокосос! — Так звали они его потому, что был он самый младший, пусть самый высокий и сильный. — Помолчи! Что ты понимаешь в собаках, тебя еще на свете не было, а мы уже на охоту ходили.

Парень продолжал ворошить золу, хотя головешку уже нашел.

— В воскресенье пойдем на поиски в соседние деревни, — сказал Джакомо. — Мы должны достать собак во что бы то ни стало.

— Правильно, — одобрил старший.

В следующее воскресенье, вместо того чтобы идти в церковь, они отправились на поиски по трем разным направлениям.

В то время в наших краях еще не было ни автобусов, ни мотоциклов, путешествовать приходилось на своих двоих, и каждый, следуя заранее разработанному плану, обошел несколько сел и деревень, где ранее существовали общества собаководов. Но к сожалению, война похозяйничала и здесь, и те, у кого остались собаки, ни за что не хотели с ними расставаться.

К вечеру братья вернулись домой, уставшие и разочарованные. Только старшему вроде бы удалось заручиться обещанием Тоя Амброзини по прозвищу Буран, владельца ресторанчика, что по дороге в долину. Речь шла о щенке от Фалько и Сельвы, гончих чистокровных, но далеко не первой молодости.

В воскресенье братья отправились за щенком; нельзя сказать, чтобы их находка представляла собой большую ценность для предстоящей трудной и обильной охоты, но выбирать не приходилось. Сразу бросались в глаза тоненькие дрожащие ноги, худенькое неразвитое туловище. Зато мордочка была вытянутая, остренькая, уши длинные, настороженные, а самое главное — глаза, живые и умные, что большая редкость у собак этой породы.