Избранное

…Почему Уриэль не заехал к Лесову, с кем, как ему показалось, они знакомы уже многие годы, а остановился в закоптелой и прокуренной гостиничке, где оказался четвертым обитателем небольшого скучного номера с грязными пятнами на обоях, он и сам не знал. Но как ни был он занят в те две недели, проведенные на шахтах, почти не проходило вечера, чтобы он не зашел к Лесову в деревянный домик с плетеным березовым заборчиком.

Вместе они спускались к реке, иной раз засиживались там с удочками до глубокой ночи, пока небо короткое время отдыхало от солнца, услав его за терриконы.

В одну из таких светлых солнечных ночей незадолго до его отъезда, когда они, забросив удочки, сидели на берегу, Уриэль собрался спросить Илью Савельевича, не согласится ли тот его консультировать, если он опять возьмется за докторскую диссертацию, над которой начинал работать перед своим отъездом с экспедицией. Однако, вместо того чтобы спросить об этом и объяснить, почему он обращается именно к нему, — он за всю жизнь не встречал еще человека, который знал бы шахту, как Лесов, — у него вдруг вырвалось: что сделал бы, например, Илья Савельевич, если бы с ним произошло то же, что с одним его, Уриэля, знакомым. Этот его знакомый, отец взрослых детей, уже дедушка, вдруг влюбился в женщину намного моложе себя. Уриэлю самому было странно, что, не дожидаясь ответа Лесова, он начал рассказывать чуть ли не все, что приключилось с его близким знакомым после того, как он встретился с двадцатишестилетней красивой, образованной женщиной. Закончил Уриэль тем, что вот уже который год его знакомый бежит от самого себя и все не может убежать, и хотя сам хорошо понимает, что это невозможно и на земле нет такого места, где можно скрыться от самого себя, он все же не поддается. Он даже собирается переехать в другой город — все равно куда, можно даже сюда…

Рассказывая все это Илье Савельевичу, Уриэль не ожидал, как потом ему придется заступаться за своего знакомого. До тех пор Уриэля еще никто не упрекал, что он малодушен, легкомыслен, что, кроме самого себя, ему ни до чего нет дела. Удалось ли ему наконец доказать, что в его знакомом нет ничего похожего на то, в чем Лесов его обвиняет, Аншин был не вполне уверен и не удивился бы, узнав, что не удалось. Было, кажется, вообще глупо с его стороны взять и рассказать совершенно постороннему человеку чуть ли не обо всем, что за эти годы произошло между ним и Ритой. Во всяком случае, Лесов явно не тот, кто мог бы здесь что-то подсказать. Да и что, собственно, мог бы подсказать даже человек, который, будучи в возрасте Уриэля, пробовал убежать от самого себя и так же, как он, Уриэль, мучился столько лет от тоски? До Лесова, кажется, вообще дошло не все, о чем рассказал ему Уриэль. И не дошло, быть может, потому, что он смотрит на все это по-другому, намного проще.

Это ли удержало Урия Гавриловича или что другое, но ни тогда, сидя с Лесовым на берегу и удя рыбу, ни после, когда он приехал со студентами на производственную практику и за долгие два зимних месяца редко в какой вечер не заходил к Лесову, всегда находя о чем поговорить, так что им постоянно не хватало времени, — Уриэль ни словом не обмолвился о своем давнем замысле, не оставлявшем его уже столько лет: вовремя забраться подальше от дома в такое место, куда ни по морю, ни посуху не проедешь, чтобы никто из родных и близких не провожал его в последний путь. Аншин не завел об этом разговора с Лесовым не из боязни, что тот его высмеет, как высмеяла Мера, когда он однажды — теперь уже не помнит, в связи с чем, — сказал ей об этом. Илья Савельевич, казалось Уриэлю, просто не понял бы его. И кроме того, как можно заводить такой разговор с человеком, у кого смерть неожиданно и жестоко отняла самого близкого друга.