Избранное

Глубокий, будто темно-золотой,
Похожий тоном на твои глаза,
Божественною жизнью налитой,
Прозрачный, точно детская слеза,
Огромный, как заоблаченный гром,
Непогрешимо-ровный, как прибой,
Незапечатлеваемый пером —
Звук сердца, ставшего моей судьбой.

24/VIII.1942

«Лишь в буре — приют и спасение…»

Лишь в буре — приют и спасение,
Под нею ни ночи, ни дня.
Родимые ветры осенние,
Хоть вы не оставьте меня!

Вы пылью засыпьте глаза мои,

И я распознать не смогу,
Что улицы все те же самые
На том же крутом берегу,

Что город все тот же по имени,

Который нас видел вдвоем…
Хотя бы во сне — позови меня,
Дай свидеться в сердце твоем!

1942

«Я думала, что ненависть — огонь…»

Я думала, что ненависть — огонь,
Сухое, быстродышащее пламя,
И что промчит меня безумный конь
Почти летя, почти под облаками…
Но ненависть — пустыня. В душной, в ней
Иду, иду, и ни конца, ни краю,
Ни ветра, ни воды, но столько дней
Одни пески, и я трудней, трудней
Иду, иду, и, может быть, вторая
Иль третья жизнь сменилась на ходу.
Конца не видно. Может быть, иду
Уже не я. Иду, не умирая…

29/XI.1942

«Мы смыслом юности влекомы…»

Мы смыслом юности влекомы
В простор надземной высоты —
С любой зарницею знакомы,
Со всеми звездами на «ты».

Земля нам кажется химерой

И родиною — небеса.
Доходит к сердцу полной мерой
Их запредельная краса.

Но нá сердце ложится время,

И каждый к тридцати годам
Не скажет ли: я это время
За бесконечность не отдам.

Мы узнаем как бы впервые

Леса, и реки, и поля,
Сквозь переливы луговые
Нам улыбается земля.

Она влечет неодолимо,

И с каждым годом все сильней.
Как женщина неутолима
В жестокой нежности своей.

И в ней мы любим что попало,

Забыв надземную страну, —
На море грохотанье шквала,
Лесов дремучих тишину,

Равно и грозы и морозы,

Равно и розы и шипы,
Весь шум разгоряченной прозы,
Разноголосый гул толпы.

Мы любим лето, осень, зиму,

Еще томительней — весну,
Затем, что с ней невыносимо
Земля влечет к себе, ко сну.

Она отяжеляет належь

Опавших на сердце годов
И успокоится тогда лишь
От обольщающих трудов,

Когда в себя возьмет всецело.

Пусть мертвыми — ей все равно.
Пускай не душу, только тело…
(Зачем душа, когда темно!)

И вот с единственною, с нею,

С землей, и только с ней вдвоем
Срастаться будем все теснее,
Пока травой не изойдем.

[1942]

«Ревет, и воет, и дымится…»