Избранное

— Как–никак ты ведь только из тюрьмы… Послушался бы совета…

Он почувствовал, как все в нем закипает, но сдержался.

— А я затем и пришел, чтобы поговорить по–доброму… Окно на третьем этаже распахнулось, и из него выглянул Илеш. Запрокинутые головы застыли в напряженном ожидании. Но, прежде чем было произнесено хоть слово, из двери дома вывалился широкоплечий верзила в полосатой галабее и тяжелых ботинках, какие носят в полиции. Саид узнал Хасабаллу, легавого, и прикинулся удивленным:

— Как, и ты здесь? Но ведь я же и вправду пришел, чтобы решить все добром. Стоило ли так беспокоиться?

Легавый подошел к нему и быстро, с профессиональной ловкостью обшарил карманы, пощупал, нет ли чего за пазухой.

— Цыц, ворюга… Зачем пожаловал?

— Пришел договориться насчет дочери…

— С таким, как ты, только и договариваться! — А вот представь себе! Ради дочери…

— В суд обращайся…

— Пойду и в суд, когда ничего не останется…

— Пусти его, — крикнул Илеш сверху. — Пусть войдет!

Всех собери, трус. Ну что ж, посмотрим, надежна ли твоя крепость. Ничего, придет и мой час, и тогда не помогут тебе ни легавый, ни толстые стены.

Вошли в комнату и расселись — кто на диване, кто в креслах. Легавый сел рядом с Саидом, теребя четки. Открыли окна, и в комнату ворвались свет и мухи. На голубом ковре чернели прожженные дыры. На стене большой портрет — Илеш стоит, опираясь на тяжелую трость. А вот и он сам — огромная бочка в просторной галабее, широкое лицо, тяжелый мясистый нос с переломанным хрящом, квадратная челюсть нависла над двойным подбородком, — прикидываясь спокойным, протянул руку.

— Ну поздравляю…

Воцарилось тягостное молчание. Тревожными стали взгляды. Илеш заговорил первым:

— Что было, то быльем поросло. Подумаешь, великое дело! Случаются вещи и похуже. Ну, были друзьями, а потом разошлись… И вообще, в своем позоре каждый виноват сам…

Саид следил за ним горящим взором. Мускулистый, поджарый, он в этот миг походил на тигра, который вот–вот кинется на слона.

— Вот именно, в своем позоре каждый виноват сам… — повторил он.

И разом впились в него глаза. Руки легавого, перебиравшие четки, настороженно застыли. И Саид поспешно добавил.

— Да нет, в общем–то, ты прав. Я во всем с тобой согласен!

— Хватит ходить вокруг да около, — раздраженно перебил легавый. — Ты о деле говори!

— О деле? — Саид слабо усмехнулся. — С какого же дела начнем?

— С какого начнем, тем и кончим. Одно у тебя здесь дело — дочка твоя.

А жена, а деньги мои, паршивый пес? Ну погодите, погодите… Гляди мне в глаза. Ничтожество, жалкий слизняк, жук навозный… Горе тому, кто пляшет под дудку бабы. Но пусть они думают, что он согласен. Он кивнул. Один из подлипал сказал:

— Дочь твоя в надежных руках, с матерью. Да и по закону шестилетней девчонке положено быть с матерью. Захочешь — можешь видеться с ней раз в неделю…

— Но есть кое–какие обстоятельства, из–за которых она по закону принадлежит мне.

Он нарочно повысил голос, чтобы было слышно на улице.

— Ты на что намекаешь? — с вызовом спросил Илеш. Легавый поспешил вмешаться:

— Так мы ни до чего не договоримся.

— Я ни в чем перед тобой не виноват. — Голос Илеша звучал уверенно. — Сама судьба так решила. Долг — да–да, мой долг мужчины повелел мне так поступить. И все ради нее, ради этой девочки…

Мужской долг, гадюка. Не долг, а предательство, двойная измена. Топор, занесенный над головой, и веревка от виселицы… Но все–таки надо увидеть Сану. И он со всем хладнокровием, на которое в этот миг был способен, сказал:

— Девочка ни в чем не нуждалась. У меня же оставались деньги, много денег…

— Это те, что ты награбил? — взорвался легавый. — Те, от которых отпирался на суде?

— Хотя бы и так. Куда они подевались?

— Да ни гроша у него не было! — завопил Илеш. — Клянусь вам, они в такой нужде остались — врагу своему того не пожелаю. А я — я только исполнил свой долг…

Саид не выдержал:

— Хотел бы я знать, откуда это вдруг у тебя взялись денежки, чтобы жить припеваючи, да еще и других содержать?

— А кто ты такой, что я должен перед тобой отчитываться? — рассвирепел Илеш.

— Не горячись, Саид! — сказал подлипала.

— Что до меня, — вмешался легавый, — так мне все ясно. Я тебя насквозь вижу. Да только не трудись понапрасну, кроме как о дочке, ни о чем я тебе говорить не дам.

Саид усмехнулся, отвел глаза. Придется уступить.

— Что ж, будь по–вашему, господин полицейский…

— Да, да, я тебя раскусил, но из уважения к этим людям все–таки позволю тебе повидаться с дочкой. Давайте ее сюда. Неплохо ведь и ее спросить тоже…

— Это как же, господин полицейский?

— Я ведь понимаю, чего ты добиваешься, Саид. Девчонка тебе не нужна, да и девать тебе ее некуда. Когда–то еще сам найдешь приют! Но из жалости, справедливости ради тебе ее покажут. Приведите девочку!

И мать. Пусть мать приведут тоже. Пусть встретятся взгляды. Может, хоть тогда я разгадаю эту дьявольскую тайну. Топор и веревка от виселицы…

Илеш пошел за девочкой. За дверью послышались шаги, и сердце больно сжалось. Саид закусил губу. Подступившая волна нежности и радостного нетерпения унесла и злобу и гнев. Вот и Сана — удивленно озирается вокруг.