Избранное

Илеш держит ее сзади за плечи. Пришла все–таки. Как же я ждал тебя! В красивом белом платьице, а на ногах босоножки, тоже белые, и проглядывают накрашенные ноготки. Смуглое личико, темные, зачесанные наверх волосы. Он так и пожирал ее глазами. А она недоверчиво переводила взгляд с одного лица на другое. Его лицо ей особенно не понравилось — ведь он рассматривал ее пристальней всех. И, чувствуя, что именно к нему ее заставляют подойти, она принялась изо всех сил упираться и пятиться назад. Он глядел на нее не сводя глаз, но на сердце стало холодно и пусто. Осталось только одно чувство — сознание утраты. Чужая. А глаза такие же, как у него. И такой же узкий овал лица. И нос с горбинкой. А вот — чужая! Где же голос крови? Или он тоже предал? И почему все–таки так хочется прижать ее к груди?

— Вот твой отец, — небрежно бросил легавый. А Илеш с бесстрастным лицом добавил:

— Поздоровайся с папой. Бедная мышка. Чего боится? Если бы она только знала, как мне дорога. Он протянул навстречу ей руку и судорожно глотнул: в горле стоял ком. Ободряюще улыбнулся, но девочка сказала: «Нет!» — и попятилась назад. Илеш преградил ей путь. Она закричала: «Мама!» — но Илеш снова легонько подтолкнул ее вперед:

— Поздоровайся с отцом!

Глаза присутствующих загорелись злорадным блеском. И Саид понял: тюремные муки не так уж тяжелы.

— Подойди ко мне, Сана! — В голосе его звучала мольба. И, чувствуя, что не вынесет отказа, он привстал ей навстречу.

— Нет!

— Я твой отец!

Она удивленно взглянула на Илеша. Саид упрямо повторил:

— Я твой отец, я! Иди сюда!

Она продолжала упираться. Тогда он — уже с силой — потянул ее к себе. Она закричала. Он прижал ее к груди, она заплакала и оттолкнула его. С отчаянием, понимая, что проиграл, он пытался ее поцеловать, но она отворачивала лицо, и он сумел поцеловать только руку, которой она отбивалась с безжалостной яростью.

— Да не бойся же, я твой отец, понимаешь?

У нее так же пахли волосы, как у ее матери, и этот знакомый запах заставил его вздрогнуть. А девочка отбивалась и горько плакала, пока легавый наконец не вмешался:

— Ты все–таки потише, она ведь тебя не знает!

С чувством горечи он отпустил ее, сел и злобно процедил:

— Я ее заберу! Последовало минутное молчание.

— Ты сначала успокойся… — начал было Баяза. Но Саид стоял на своем:

— Она должна быть со мной.

— Это уж решит судья! — отрезал легавый и вопрошающе повернулся к Илешу: — Ведь так?

— Мое дело — сторона, но ее мать без суда на это не пойдет.

— Я так и говорил с самого начала, — сказал легавый. — Короче — суд, и никаких разговоров.

Саид чувствовал, что еще немного, и он взорвется от ярости. Но надо сдерживаться. В конце концов, он пришел сюда не за этим.

— Будь по–вашему. Суд так суд!

— Как видишь, — сказал Баяза, — девочка живет хорошо, ни в чем не нуждается.

А легавый не преминул ввернуть:

— Ты бы сперва подыскал себе честный заработок… Но Саид уже овладел собой.

— Что ж, все это верно… Жалеть мне не о чем. Подумаю еще раз, должно быть, и вправду лучше забыть о прошлом, поискать работу, чтобы со временем было куда взять дочь…

И снова воцарилось молчание, на этот раз изумленное, и недоверчиво забегали глаза. Легавый зажал четки в кулак.

— Значит, с этим покончили?

— Какие еще книги?

— Мои.

— Да их, поди, все растрепала Сана, — воскликнул Илеш. — А если остались какие, сейчас принесу.

Он вышел и вскоре вернулся с небольшой стопкой книг, положил их на пол посредине комнаты. Сайд принялся перебирать их.

— И в самом деле почти все пропали! Экая досада!

— С каких это пор ты стал таким ученым? — насмешливо спросил легавый и поднялся, давая понять, что разговор окончен. — Может, ты и книжки воровал?

Все заулыбались. Сайд молча собирал книги. Он не улыбался.

II

Дверь не заперта. Она всегда бывала открытой, даже и в те далекие времена. Он шел сюда по горной дороге. Приют милосердия… Квартал Дарраса, укрытый отрогами горы Мукаттам… Сколько с ним связано воспоминаний…

Кругом дети, песок, расплавленный жар, и он, Саид, задыхающийся от волнения и усталости. Взгляд невольно останавливается на маленьких девочках. Прячась от палящего солнца, полеживают в холодке бездельники. Сколько их?.. На пороге он на минутку остановился и огляделся вокруг, припоминая, когда был здесь в последний раз. До чего же прост этот дом. Должно быть, так жили еще при Адаме. Просторный некрытый двор, в левом углу высокая пальма с погнутой макушкой. Направо — открыта дверь в единственную комнату. В этом странном доме не было запертых дверей. Сердце учащенно забилось, и мысли унесли его к далеким, милым дням… Детство, отцовская ласка, грезы о чем — то неземном, неясном… Фигуры дервишей, раскачивающихся в такт песнопениям… И имя Всевышнего, трепетом отзывавшееся в душе. «Смотри, слушай, учись, открой свое сердце», — говорил, бывало, отец. И радость, рожденная пением и еще предвкушением зеленого чая. Как–то ты поживаешь, владыка, шейх Али Гунеди? Из комнаты донесся голос — хозяин заканчивал молитву. Саид улыбнулся и, подхватив свои книги, решительно переступил порог.