Избранное

Память детства. Снова вьюгой пенной
Кружит в ней оторванный листок.
…Первый Новый год послевоенный
Деревенский мальчик – Филиппок.

Это я. Стою под елкой пышной,

Где гирлянды – ситцевая мель.
Лампочки – раскрашенные шишки.
И, как сказка, в фантах карамель.
Но не это главное, не это,
От чего кружится в голове:
Дед Мороз срывает сласти с веток
И, играя, дарит пацанве.
А игра – прочти стихотворенье.
Если два – повышенный расчет.
Вот удача, так удача, вот везенье –
Поскорей бы только мой черед.
Я прочту стихи про зиму и про лето,
Я прочту их и про это, и про то.
Я ведь знаю, хоть и малолетка,
Назубок пол-Агнии Барто.
Я ликую, я дрожу от нетерпенья.
Миг – и быть мне на вершин-горе.
Не успел. Подпрыгнула измена,
Дав нежданно ход другой игре.
Я растерян. Гаснут в сердце свечи.
Маленький наивный дуралей,
Я еще не знаю, что подсечки
В моей жизни будут побольней.
Я, с судьбою споря, лезу в гору.
Я страны советской – верный сын.
И о людях с болью и задором
Говорю почти что как Шукшин.
Погоди, скажу не так, пожалуй
Я спустился в мир сей не с небес.
МГУ закончил – вуз немалый,
Ну и Школу при ЦК КПСС.
Вызревают думы-откровенья,
Вот они – на кончике пера.
Не какие-то фальшивые сужденъя
Выдавать настала мне пора.
Я готов, я вышел на арену,
Рот раскрыл, сказать лишь слово мне.
Не успел. Подпрыгнула измена.
Мы живем теперь в другой стране.
Память сердца тонкой нитью рвется,
Понуждает голову седеть.
Неужели так и не придется
Песнь свою правдивую пропеть?
Песнь правдивую. А рано если?
Правды-то грядет лишь торжество.
И тогда могучей яркой песни
Ждет не что-то, а Христово Рождество.
И как знать: в далеком детстве елка
Не сигнал ли в нынешние дни.
Не спеши. Живи в России долго,
В вере будь, в надежде и любви.

Я смотрю на прошлое в бинокль. Но в бинокль перевёрнутый, что даёт возможность держать в поле зрения только особо заметное. В крутом водовороте событий служба в «Президентском контроле» видится вершинным этапом моего трудового жизненного пути. Мне, брошенному в эпицентр великих событий, происходящих в нашем многострадальном Отечестве, Бог дал возможность не раствориться и не погибнуть в них. И я, подобно Петру Петровичу Шмидту, могу с полным основанием подытожить былое словами, сказанными лейтенантом перед казнью:

Я знаю, что столб, у которого
Поставлен я, будет гранью
Двух разных эпох истории,
И радуюсь избранью.

На том и стоим

«Для меня русский тот, кто любит Россию»

И. Глазунов

Вышедшая недавно в свет книга с одиозным заголовком «Я с миром общаюсь по-русски», вызвала довольно неприязненную реакцию в определенных демократических кругах. «Чуткие» к проявлениям любого народного самосознания тамошние критики просто покоробились от того, что авторы книги общаются с миром, видите ли, по-русски, а не по-чеченски, допустим, не по-еврейски или, на худой конец, не по-россиянски. В самом слове «русский», четко и звучно произнесенном, померещился избранным господам экстремизм.