Избранное

Луна поднялась высоко на небе. Теперь ее свет струится по моему телу. Он омывает мои руки, и это как бы очищает меня во времени, предшествовавшем жизни, в ярком ореоле сущего, рождающегося на свет. Вдруг в мертвой тишине скрипит дверь, и тень моей жены, ее хрупкая фигура сливается с окружающей темнотой. Она садится около меня. Молча ставит ноги в лунную лужицу. За многие годы мы поняли истину — появлению слова на Земле предшествовало сочувствие, расположение…

Я беру ее руку в свою, и в сиянии ночи расцветает полный тревоги цветок общности…

I

Сентябрьским утром в девять я прибыл поездом в Эвору. В моем обмякшем теле и отупевшей от бессонной ночи голове — тяжесть. Подходит носильщик и, тронув козырек, спрашивает:

— Не нужна ли сеньору инженеру помощь?

Я отдаю ему чемодан и говорю, что в багаже еще ящик с книгами.

— Так пожалуйте квитанцию, сеньор инженер.

— Не называйте меня инженером. Я преподаватель лицея.

Согнувшись, будто от боли в животе, он семенит следом за мной. У него отекшее лицо и красноватые глаза. Связав вещи, он забрасывает их на спину, обещает хорошую гостиницу, тут же на площади, рядом, «рукой подать», и, глядя на меня жалобными пьяными глазами, приглашает идти за ним. Утро прекрасное. Все вокруг залито теплым золотистым солнцем и обласкано свежим росистым ветром. Носильщик идет впереди пританцовывающей походкой, с трудом удерживаясь на ногах под тяжестью груза. Я не обращаю на него внимания. Я весь во власти своих нелегких дум и глубокой, захлестывающей и поглощающей меня усталости. А площадь все еще далеко и не так уж «рукой подать», как обещал мне носильщик. Мое недавнее открытие смерти и поселившаяся во мне тоска застилают все, делают этот город каким-то странным. Я в трауре. У меня умер отец. И что мне, с моей болью, с моими тяжелыми мыслями, эти молодые деревья на улице, по которой я иду, что мне этот древний белый город-храм!

— Почти пришли, сеньор инженер.

По мощеным улицам с грохотом и дребезжаньем едут телеги, перед глазами сменяют друг друга залитые светом фасады домов, волна суховея напоминает о близости и необъятности Алентежской равнины. Среди белых домов то там то здесь я обнаруживаю темные пятна старых храмов, а в вышине — взметнувшиеся в небо башни собора. Вдруг на память мне приходит доктор Моура. Он был однокашником отца, потом как-то гостил у нас в Бейре. Незадолго до смерти отец написал ему обо мне. Я должен нанести ему визит, но прежде, конечно, отдохнуть, привести себя в порядок, почувствовать, что готов к общению. Носильщик, несмотря на то, что ноги его заплетаются, идет быстрее меня. Он то и дело останавливается, не снимая груза, оборачивается назад, беспокоится, не потерялся ли я. Но потеряться на главной улице трудно, уж если что здесь и теряется, то глаз человека. В самом деле, в неожиданно возникающих рядах арок, ведущих к площади, ему открывается мрачный лабиринт, в котором, как мне кажется, живет, подобно эху в пещере, отражение времени и смерти.

— Пришли, сеньор инженер.

Носильщик поднимается по узкой и крутой лестнице, идущей между холодными, как в тюрьме, стенами. Первый этаж — вывеска зубного врача. На втором какой-то старик, держа в руках корзину с покупками, открывает дверь. Пансион находится на третьем этаже. Когда я оказываюсь на третьем, носильщик уже звонит в колокольчик. Дверь открывает высокий тучный мужчина в пыльных очках.

— Сеньор Машадо, — говорит носильщик, — я привел к вам сеньора инженера, он преподаватель лицея.

Сеньор Машадо глянул на меня, поздоровался и задумался. Его внушительная масса поежилась, словно чего-то устыдившись. Он робко прижал руки к груди и с сокрушенным видом святоши опустил глаза.

— Я, сеньор доктор, если говорить откровенно, очень теперь боюсь принимать у себя преподавателей лицея…

Он говорил медленно, желая подчеркнуть, что его вынуждает к тому его добродетель.

— Хорошо, я поищу другой пансион, — сказал я.

Однако сеньор Машадо тут же в тревоге замахал рукой, продолжая прижимать локоть к груди, поднял на меня усталый взгляд и затряс головой: «Нет, нет».

— Сеньор доктор меня неверно понял. Я только хотел сказать, что в своем доме я требую уважения. Мой дом — порядочный дом. Как-то у меня в доме жил один преподаватель… О, сеньор доктор… Пришла к нему сеньора… — Он повернулся к носильщику: — Чего ты ждешь, Мануэл?

Я расплатился. Носильщик тронул козырек и сказал:

— Если будет угодно, сеньор инженер, спросите Мануэла Патету…