Избранное

— Скажи этому негодяю, что я с ним никогда больше словом не перемолвлюсь.

Дочь не понимала, он объяснил. Тогда Виторина рассмеялась, вот тебе раз, что это на отца нашло…

— Ну, случилось и случилось. И он был виноват не больше меня.

Жена всегда должна защищать мужа, Виторина ответила как подобает. Но Луис Гедес знал толк в таких делах. Настоящий мужчина — это сила духа, твердость, ответственность.

— Скажи своему мерзавцу, что больше никогда…

И действительно — никогда. Первое время не выходил на улицу, стучал молотком, лишь чуть-чуть приоткрыв дверь мастерской. А когда снова начал появляться на людях, он и зять, повстречавшись на улице, в церкви или у дверей таверны, молча расходились. Никогда. Дома Луис Гедес пищу принимал отдельно, на кухне. Ну и зять. Молча расходились в коридоре, в прихожей, Гедес знал порядок, корабельная служба научила его дисциплине. Появился на свет второй ребенок, на этот раз внучка, и как похожа на дедушку — Луис Гедес пошел взглянуть. Ее даже окрестили его именем в женском варианте, назвали Луизиньей. Он-то предпочел бы еще одного мальчика, раз уж на то пошло, мужчину, удел которого в этом мире — опасные приключения, пусть был бы совсем как он, даже с такими же усами, когда вырастет. Да уж ладно, что теперь поделаешь. Приятно было посмотреть на старика, когда малютка делала первые шаги, вцепившись в его загрубевшую руку бывалого моряка. Но с зятем-прохвостом, которому случалось проходить мимо них, — ни слова, с ним было все кончено. Виторино при такой встрече лишь бросал взгляд на дочь, огромные лапищи старика крепко держали драгоценную добычу. В деревне все смеялись над упрямством Гедеса, отпускали шуточки на его счет, призывали образумиться, он делал жест, словно отталкивая от себя что-то широкой ладонью, — и слышать об этом не хотел. В конце концов Виторино — что ему оставалось делать? — нашел работу в Лиссабоне, собрал свои молотки и ножовки и уехал. Подзаработал деньжат, после рождения второго сына семья переехала в квартиру пошикарней, Виторина пригласила отца с матерью погостить. Они приехали. Но Гедес, человек чести, мужчина с твердым характером, поставил все то же условие. Пусть дочь не думает, что он… Та посмеялась, Виторино тоже улыбнулся — старческое упрямство, — но все же его это задело. Квартира, расположенная, правда, на первом этаже, обставлена была богато. Диваны, портьеры, телефон. Луис Гедес немного оробел при виде такой роскоши — в столице он бывал, но знал только жизнь моряков в припортовых районах. Когда нагруженные корзинами старики вошли в дом, Гедес поцеловал дочь, ребятишек, на Виторино даже не взглянул. За обедом не проронил ни слова. И на другой день сразу же: слишком уж здесь шумно — автомобили, трамваи…

— Бог с тобой! Мы же вчера только приехали…

И через два дня Луис Гедес вернулся в деревню.

— А ты погости еще немного. Дома особой нужды в тебе нет.

И вот настал день… Сколько лет прошло? Дочь с зятем не раз приезжали в деревню, жили в родительском доме, Гедес и Виторино сворачивали с пути, чтобы не встретиться, или молча расходились, глядя в землю. И вот настал день — уже внуки выросли, — когда Виторино скоропостижно скончался от сердечного приступа. Тело привезли хоронить в деревню: покойный перед смертью успел высказать свое последнее желание. Привезли тело, Гедес присутствовал на траурной церемонии. Гроб поставили в одной из комнат, старик, проходя мимо двери, опускал глаза и шел своей дорогой. Был он и в церкви — на гроб ни разу не взглянул. Даже пришел на кладбище, стоял потупившись. Посмотреть на гроб — все равно что посмотреть на зятя. Глядел в землю. Надел траур, раз уж так заведено, но ничьих соболезнований не принимал. Потом дочь с внуками вернулась в Лиссабон. Гедес носил траур, сколько положено обычаем. А гнев в душе носил до самой смерти, соблюдая закон чести. Уйдя в вечность, обиду унес с собой — ведь все вопросы чести решаются именно там.

XXXV

Заканчивай, чего еще ты не рассказал? О чем не вспомнил? Из окна гляжу в ночь, на черную равнину моря. Изредка мелькнет одинокий огонек — какой-нибудь рыболовный бот? Изредка попадется одинокое освещенное окно — не спеша шагаю по немощеной площади, хожу по кругу. И однажды вечером я увидел в центре площади темную человеческую фигуру, подошел поближе: незнакомец что-то говорил, вокруг — никого, что он тут делает? Говорил он без остановки, речь его тихонько журчала, как быстрый ручей. Я приблизил ухо к его рту, чтобы разобрать, о чем он толкует, стоя в одиночестве посреди темной пустой площади…

— …только свобода, говорю вам, никто не имеет права принуждать человека к чему бы то ни было, никто, кроме полиции… пред лицом общей судьбы никто не в состоянии сказать другому: вот в чем твоя правда потому-то и потому-то… с тех пор как сотни и тысячи лет тому назад утвердилась власть одних над другими, порабощенный народ влачит свое существование в грязи и во тьме…

Я еще ближе придвинулся к нему, чтобы лучше слышать, а он продолжал бубнить монотонным голосом: