Избранное

— Она ни на что не может решиться, — сказал он. — Так и идет день за днем. Она потеряла сон, не находит себе места, не знает, с кем поделиться своими мыслями. Она говорит, что чувствует себя так, будто весь мир ее ненавидит. Часто она выходит из себя, но успокаивается, оставшись с собой наедине.

Трикэ остановился, но посмотреть Нацлу в лицо он не мог. Взгляд его остановился на одежде и руке, залитой кровью. Ему хотелось провалиться сквозь землю. Он не понимал, как все это случилось, очень сожалел и готов был просить прощения.

— Дело это нужно решать либо так, либо этак! — проговорил он и размашистым шагом пустился догонять Персиду, которая вместе с Банди была уже около Солоницы.

Мало-помалу Трикэ стал укорачивать шаг. У него было такое ощущение, будто его хозяйка все знает и с удивлением на него смотрит.

«Ну, а мне-то что? Зачем мне вмешиваться в это дело?» — подумал он и свернул на другую дорогу, в Липову, в то время как Нацл направился к Мурешу, чтобы смыть кровь и перевязать руку.

«Мне что за дело?» — спрашивал себя Трикэ, и, действительно, не было бы ему никакого дела до всей этой истории, не будь он сыном Мары, которая ни к чему не умела быть равнодушной. Трикэ чувствовал, как переворачивается весь мир, стоит ему подумать о том положении, в каком оказалась его сестра. Натура порывистая, она в минуту непереносимой горечи могла оборвать свою жизнь: упрямая, к тому же воспитанная монахинями, могла пренебречь законами мирской жизни и удалиться в монастырь. Несчастная, несчастная Персида! Чем она согрешила, что все это обрушилось на ее голову?!

«Ну, почему они не могут жить просто так, невенчанные?! — рассуждал Трикэ. — Если они любят друг друга, значит на то воля божия и нечего оглядываться на людей и попов. Так будет лучше всего!»

Так-то оно так, но с Персидой просто не поговоришь: она словно с цепи сорвалась.

Вдруг Трикэ остановился: ему пришла в голову совсем новая идея.

До Сан-Миклуэуша было рукой подать: хорошим шагом часа за три можно дойти туда и еще через три вернуться обратно и к утру лежать в своей постели в Липове как ни в чем не бывало.

Прекрасно! И поп, и попадья в Сан-Миклуэуше были друзьями Персиды, так почему бы этому попу и не обвенчать Персиду, никому ничего не говоря?!

Такова была эта новая идея, столь пленительная и притягательная, что сын Мары, опьяненный ею и увлекаемый какой-то тайной силой, свернул на дорогу к Сан-Миклуэушу и зашагал, не оглядываясь назад.

Чувствуя, что совершает великое и доброе дело, Трикэ легко шагал в ночной темноте, как бы даже и не касаясь земли.

До полуночи было еще далеко, когда он постучался в окошко священнику.

Тот, не очнувшись еще ото сна, никак не мог припомнить, кто такой Трикэ.

— Что такое? — спросил батюшка, вспомнив наконец Трикэ и впуская его в дом.

— Плохо с моей сестрой Персидой! И я пришел просить, чтобы вы спасли две души.

— Что случилось? — снова спросил встревоженный батюшка.

— Вы помните немца, который тогда явился на свадьбу и разговаривал с Персидой? — спросил Трикэ.

Священник немного подумал.

— Да, да, припоминаю. Такой белокурый, стройный молодой человек. Кажется, мясник.

— Он самый, — продолжал Трикэ. — Так вот в чем дело. Еще тогда и даже еще раньше Персида была к нему неравнодушна и он к ней тоже. Но мама не хочет ее отдавать за немца, и его отец не хочет, чтобы они поженились. Так что Персиде теперь плохо: она говорит, что либо покончит с собой, либо пострижется и станет немецкой монашкой.

Непростое это дело, разбудить человека и ни с того ни с сего начать ему втолковывать то, что понять можно только постепенно, не сразу, пытаться заставить его почувствовать боль, о которой он до этого и понятия не имел. Священнику показалась даже забавной та заботливость, которую проявлял Трикэ.

Из всего того, что наговорил Трикэ, священник твердо понял только одно. Он хорошо знал Персиду, и ему было известно, что и в мыслях своих, и в чувствах она склонялась к монашеской жизни и для нее не представляло труда оставить мирскую жизнь, если таким образом она приобретала благорасположение настоятельницы.

— Я обвенчаю ее, — заявил он, — и именно я это сделаю.

— А если вы обвенчаете, это будет настоящая свадьба? — спросил Трикэ.

— Брак есть таинство, — проговорил священник, исполненный чувства собственного достоинства, — и я как священник наделен даром соединять людей на всю жизнь. Когда мужчина и женщина встречаются на жизненных путях и хотят связать свои жизни воедино, то господь бог является их тайным руководителем и будь они истинными христианами, сектантами или нехристями, все равно они дети божий и бог соединяет их своим благословением через меня. И никто уже не может развязать то, что свяжу я, пока воля их останется неизменной. Супругов можно разлучить силой, но перед богом они всегда плоть и душа едины. Ты понял? Я — настоящий священник!

Трикэ был счастлив и готов был поцеловать ему руку.

— Очень хорошо! — продолжал батюшка. — Но как ты думаешь, примирятся ли родители с тем, что совершится? Не станет ли ваша мать или его отец требовать расторжения брака?