Избранное

Теперь все было хорошо: они были укрыты, в тепле и могли развлекаться совершенно спокойно. У Марты, предвкушавшей любовные игры, кружилась голова, а Трикэ чувствовал себя очень стесненно и перепугался, когда Марта хотела запереть дверь.

— Если вернется Симина или придет кто-нибудь другой, ты выпрыгнешь через заднее окно, а я скажу, что не могу быть одна, если дверь не заперта.

Марта хотела потушить даже свечку.

— Не туши! — остановил ее Трикэ. — Если кто-нибудь придет, что он скажет, застав тебя в темноте?

Марта немного постояла, потом проверила, задернуты ли занавески на окнах.

Никто не мог бы их увидеть. Но одно дело быть в темноте и совсем другое, когда на тебя смотрят. Марте было стыдно миловаться с Трикэ при свете.

— Какая напасть на мою голову! — воскликнула Марта, усаживаясь на кровать Симины. — Что ты можешь обо мне подумать?

— А что думать?! — отвечал Трикэ, усаживаясь рядом и обнимая ее. — Я одно только думаю, что не сумею остановиться там, где нужно.

Марта слегка откинулась и испытующе поглядела ему в глаза.

— Лучше тогда убей меня! — прошептала она и, совершенно неожиданно переменив разговор, спросила: — А ты знаешь, что тысячу семьсот флоринов не мать твоя дала, а мы?

Трикэ удивленно взглянул на нее.

— Да, да! — подтвердила Марта. — Тысячу семьсот флоринов дал мой муж.

— Зачем? — спросил Трикэ.

Вместо ответа Марта обняла его обеими руками и спрятала лицо у него на плече.

Но Трикэ освободился от объятий и встал.

— Неправда! — сказал он. — У матери есть деньги, и она должна вернуть как можно скорее эту тысячу семьсот флоринов.

— Ты глуп, Трикэ! — Марта была недовольна.

— Вовсе нет! — отвечал он, и ему так хотелось напялить на голову шапку, распахнуть дверь и удалиться не через заднее окно, как они договорились, а через двор, чтобы все могли его видеть. Остановила его только мысль, что мать его обязательно вернет Бочьоакэ деньги и как можно быстрее.

Однако он понимал, что не так-то просто вытрясти из матери такую кучу денег, а потому чувствовал себя так, словно его продали в рабство, и теперь нужно было, чтобы мать его выкупила.

Подойдя к замерзшему Мурешу, Трикэ не пошел через мост, а отправился прямо по льду. Тропинки никакой не было, и Муреш весь замело снегом, но ночь была светлая, лунная, и Трикэ не боялся попасть в полынью. Только вдалеке, вниз по Мурешу, где-то на противоположном берегу, поскрипывал в ночной тишине колодезный журавль. Взяв направление на этот скрип, и зашагал Трикэ. Правда, по снегу идти было нелегко, да еще приходилось обходить многочисленные полыньи, так что только к полуночи он добрался до материнского дома, перед которым вот уже больше часа топталась съежившаяся Симина, посланная посмотреть, когда он придет, если придет.

Мара давно уже спала. Когда раздался стук в окно, она испуганно вскочила.

— Что такое? Что случилось? Чего тебе понадобилось среди ночи? — суетилась она, зажигая свет.

— Очень прошу тебя, — отвечал Трикэ, — заплати Бочьоакэ поскорее деньги, которые он дал за меня. Не хочу я быть у них рабом! Уж лучше бы я пошел в солдаты!

Мара была женщиной, которую, даже разбудив в полночь, нельзя было сбить с толку.

— Глуп ты еще и ничего не понимаешь. Бочьоакэ с радостью отдал эти деньги: у него же дочь, которая скоро подрастет, и он хочет держать тебя при себе, чтобы ты стал его зятем.

Трикэ хлопал глазами, словно с неба свалился.

Такое никогда не приходило ему в голову, да и сейчас не могло бы прийти. Это невозможно! Нет, дочка Бочьоакэ вовсе не для него. Слугой ей быть — это еще можно, но мужем — никогда!

— Тебя обманули, мама! Их дочка не для меня. Если даже они будут отдавать ее за меня, все равно она мне не нужна. Не желаю я родниться с Бочьоакэ! — и как бы в порыве отчаяния, он продолжал: — Не знаю, что себе думает Бочьоакэ, но жена его, как я знаю, вовсе не для дочки, а для себя хочет держать меня.

И это знала Мара, только представлялось ей все это иначе.

— Цыц! Держи язык за зубами. Парень ты молодой и не должен навлекать позора на дом своего хозяина. Она не единственная мать, которая выдает дочку за парня, который нравится ей самой. Улещай ее, как можешь, пока не отдаст тебе дочь, а потом плюнь ей в рожу и получишь тещу, которая будет тебя бояться и не станет ездить на твоей шее. Будь, Трикэ, умным: Султана — девочка хорошая, красивая, и с приданым, войдешь ты в хороший дом и, если ты мужчина, сможешь из нее веревки вить.

— Ничего мне не надо! — отвечал Трикэ. — Не хочу только быть у них рабом и прошу тебя спасти меня от них.

— Глупости! Подумай немножко, пошевели мозгами. От такого счастья не бегают.

— Мама! — воскликнул сын. — Не толкай меня на грех! Запутаюсь я в дурной связи с хозяйкой!

— Не дам ни гроша! — упорствовала Мара. — Ну и спутаешься — не велика беда! Чего ты теряешь? Позор не мой, не твой, а ее! Как говорят, лишь бы собаки не брехали!

Трикэ чувствовал, что он пропал.

Но это было только начало.

Марта, которую Трикэ оставил в самом отвратительном душевном состоянии, была не из тех людей, которые сидят сложа руки, когда у них что-то горит.