Избранное

Начался рекрутский набор. Среди подмастерьев Бочьоакэ было четверо бедных парней, которым ничего не оставалось, как идти на военную службу. Волей или неволей, но они старались веселиться, хотя сердце обливается кровью, когда у тебя на глазах рыдают матери, сестры и вся остальная родня ближняя и дальняя. Вместе со всеми рыдала и Мара: как-никак женщина она была жалостливая. Но как бы она рыдала, если бы ее сын был среди рекрутов?! Только сейчас почувствовала она, почувствовал это и Трикэ, какое все-таки великое дело, когда кто-то печется о тебе, и пока Трикэ пребывал в подавленном состоянии, Мара высоко держала голову и легко носила отяжелевшее тело.

Все равно ни у кого не было такого сына, как у нее.

Что и говорить, Бочьоакэ заботился и о других, бегал по докторам, ходил к офицерам, к председателю рекрутского присутствия, но для ее сына он сделал больше всего.

— Как хорошо, что тебе больше нечего бояться! — говорила ему Султана.

— Это правда, — соглашался взволнованный Трикэ.

— Что ж, — добавляла Марта, — не каждому такое счастье, как Трикэ.

Видно, Трикэ был негодяем или сумасшедшим, потому что никакого счастья не чувствовал.

Вместе с рекрутским набором началась и вербовка.

Императорские власти насобирали от богатых парней денег и делили их между бедолагами, которые записывались в добровольцы, были среди них и старые солдаты, отслужившие уже свой срок и снова вступающие в армию, чтобы, если им повезет, вернуться с войны, поднакопив деньжонок.

Если рекрутский набор проходил при закрытых дверях, то вербовка совершалась на площади, перед толпой, не расходившейся с утра до самого вечера, чтобы поглазеть, кто вербуется.

За столом, на котором стояли ящик с деньгами, бутылка вина и несколько стаканов, лежала книга для записей и куча солдатских шапок, сидел офицер, за спиной у него стоял знаменосец со знаменем и два вооруженных солдата — охрана знамени.

Перед столом стояли два капрала, которые за словом в карман не лезли, и маркитантка, разукрашенная лентами, разбитная бабенка, которая наполняла стаканы, расхваливала солдатскую жизнь и приглашала прохожих подойти поближе, пожать протянутую капралом руку, осушить стакан и получить казенную шапку с пригоршней денег в придачу.

Тот, кто пожимал руку или брался за шапку, считался завербованным и должен был выпить стакан вина, и хотел он того или нет, но попадал и в книгу, после чего ему отсчитывали сотню флоринов на расходы.

И не один был такой случай, когда у человека неожиданно для него самого оказывалась на голове солдатская шапка, и некому было даже пожаловаться, что его, дескать, нечистый попутал: барабанщик бил в барабан, горнист трубил в горн, разворачивалось знамя и бедняге ничего не оставалось, как принять присягу.

Поэтому-то все жители были в страхе, матери крепко держали под руки сыновей, а жены тянули мужей за полы, когда после полудня вся вербовочная команда с музыкой и под развернутым знаменем прошла по улицам, чтобы подбодрить тех, кто и не думал являться на площадь.

Тяжело быть молодым человеком, видеть марширующих солдат и не зашагать вслед за ними.

Первыми шли маркитантки с бутылками, полными вина, за ними со свистом и улюлюканьем двигались рослые парни, завербованные вчера, за ними следовали два капрала, знаменосец и музыка, а дальше валила толпа, собранная на всех перекрестках. Нужно было быть чурбаном, чтобы не выбежать к калитке или не выглянуть в окно, когда знаешь, что такое еще не скоро увидишь.

Трикэ тоже бросился поглазеть, но не к калитке, потому что к ней ему было запрещено подходить, а к окну в большом зале, куда и сам Бочьоакэ заходил только в праздничные дни.

В зале было два окна, и Султана, увидев, что перед правым окном встал Трикэ, бросилась, чтобы лучше видеть, к левому.

Где же было место для Марты?

Чтобы не толкаться с дочерью, она подошла к правому окну и прислонилась к плечу Трикэ.

Что было делать парню? Ведь она разозлится, если он подастся в сторону. Впрочем, не так уж это и страшно.

— Я такая тяжелая? — тихо спросила Марта.

— Нет, — ответил он. — Только дочка увидит.

— А что она понимает? — фыркнула Марта и всем телом навалилась на Трикэ, вытягивая шею, чтобы лучше видеть шествие.

— Тебе не хочется пойти вместе с ними? — спросила она, спустя некоторое время.

— Избави бог!

— Смотри не забудь, что завтра вечером хозяина не будет дома. Я тебя жду!

Трикэ ничего не ответил. Да и что он мог сказать?! Не пойти — невозможно.

Ну и что такого, в конце-то концов?

Когда человек не знает, как поступить, он со многим мирится, ко многому приспосабливается, и на следующий день Трикэ, хотя так и горел от нетерпения, спокойно работал за столом вместе с другими подмастерьями.

Бочьоакэ, собиравшийся после полудня отправиться на ярмарку, не занимался раскроем, а отбирал висевшие на жердях кожухи, которые один из учеников уносил, чтобы сложить в ящик на повозке.

Марта с дочкой, как и всегда, работала за столиком в глубине комнаты.