Избранное

Она знала, что Трикэ ни гроша не получит от своей матери, и, в конце концов, ей было глубоко безразлично, выколотит он из нее что-нибудь или нет. Но она ужасно боялась, как бы Трикэ не проговорился о ней, если у него с матерью зайдет речь о замыслах Бочьоакэ в отношении дочери.

Ее бросало в дрожь и волосы на голове вставали дыбом при одной только мысли об этом.

Но вовсе не потому, что она чувствовала себя виноватой. В ее представлении то, что она делала, и то, что еще предполагала сделать, вовсе не было грехом. Всем этим она занималась, будучи еще девицей на выданье, и никогда не чувствовала никаких угрызений совести. А с какой стати, собственно говоря, их испытывать?! Любовь, как ей было известно, есть греховная и безгрешная, так вот это была безгрешная любовь, за которую нечего стыдиться, будь Трикэ даже ее зятем. Если Марта и стыдилась, то только того, что перед таким молоденьким парнишкой, как Трикэ, обнаружила свою слабость и что нет у нее такого самообладания, как прежде. Так совершенно случайно, неожиданно, сама того не желая, упала она совершенно слепо в его объятия и вот теперь не знала, на чем должна остановиться.

Ей становилось дурно, когда она чувствовала, что не в состоянии сказать «нет», когда он говорит «да». Как же она сможет жить с ним под одной крышей, не заходя все дальше и дальше в любовной игре.

«Нет, это совершенно невозможно, чтобы он еще и моим зятем стал», — думала Марта.

Ее материнское сердце болело, но сердце женщины как бы шептало ей: «Она-то сумеет, но вот ты-то другого найти не сможешь!»

После того, как вернулась Симина и доложила, что ждала больше часа, но того, чтобы Трикэ прошел в дом к своей матери, не видела, Марта тоже отправилась спать.

— Ну, — обратилась она к Бочьоакэ, которого разбудила своим ворчаньем, — что ты теперь скажешь о своем Трикэ? Разве я не говорила, что не домой он ходит? Симина вернулась, а его и в глаза не видала.

Бочьоакэ был раздосадован. Верить в это ему не хотелось, но и вступать в спор с женой из-за Трикэ он не мог. Ну и что, в конце-то концов, он ведь парень!

— Трикэ никогда не врет, — защищал его Бочьоакэ. — Он пошел к матери, только, видно, сбился с дороги.

— Как раз про это и я говорю! — подхватила Марта. — Избавь меня бог от зятя, который отправляется к матери и ночью сбивается в пути.

— Как будто другие лучше! — буркнул Бочьоакэ и повернулся лицом к стене.

Однако утром он остановил Трикэ в укромном уголке, чтобы спросить, где тот был перед тем, как отправиться к матери.

Трикэ застыл как пораженный громом, ему хотелось провалиться сквозь землю, бежать на край света.

Видя, что парень совсем растерялся, Бочьоакэ больше не сомневался в том, что жена его права. И ему было неприятно, что он задал такой вопрос.

— Если уж тебе так необходимо бегать ради всяких глупостей, то остерегайся хотя бы хозяйки, — посоветовал Бочьоакэ строгим голосом и отправился по своим делам.

Совершенно растерявшийся Трикэ долго смотрел ему вслед.

Как нужно понимать эти слова? Почувствовал ли что-нибудь Бочьоакэ? Видел ли кто-нибудь, как он выходил из кухни, и донес ему? Но если это так, то совершенна невозможно, чтобы этим все и кончилось.

Но размышлять ему было некогда.

— О чем тебя спрашивал хозяин? — тут же подошла Марта, следившая за Трикэ.

— Он чего-то чует, — отвечал тот, — или кто-нибудь ему что-то сказал.

— Ну и что?! — воскликнула Марта. — Не все ли ему равно?! Не велико дело, если даже кто и видел. Главное, что денег от матери ты не получил.

Трикэ стоял, униженно склонив голову, как раб перед своим владельцем.

— Будь умным, Трикэ, — продолжала Марта, — ведь мы стоим за тебя, а за нашей спиной с тобой ничего плохого не случится.

Трикэ ничего не оставалось, как только быть разумным и подчиниться Марте, которая одна заправляла всем.

Однако никто не владеет полностью сам собою.

Трикэ всегда питал расположение к Султане, потому что она была дочерью его хозяев. Но при этом он не мог бы ответить, захоти кто-нибудь спросить его, какого цвета у нее глаза или какой у нее рот, когда она смеется. Теперь же, когда ему вообще не хотелось бы ее видеть, он смотрел на нее пристальнее, чем раньше, вздрагивал, когда она подходила к нему, и голос его прерывался, когда ему приходилось с ней разговаривать. Он чувствовал себя виноватым перед ней, и ему казалось грехом смотреть на нее и стоять с ней рядом.

И было бы совершенно против женского естества, если бы Султана этого не чувствовала. Что она знала? Что она могла понимать? Но пусть и ребенок, а Султана замечала, что никто, даже сам Трикэ, до сих пор не смотрел на нее так, как смотрел теперь, никто не вздрагивал, как это случалось с ним, ни у кого не прерывался голос и никто так упорно не старался как можно чаще быть рядом с ней.

Но сам Трикэ приходил в отчаяние, потому что видел, что все его усилия избегать Султану тщетны.