Избранное

Вся деревня теперь была занята согреванием личинок, и женщин на рисовом току и на берегу речки заметно поубавилось. Деревня, казалось, была на осадном положении; даже друзья не навещали друг друга. Шутка ли! Ведь гости могли растревожить богиню шелководства! Случайно встретившись на току, люди шепотом перебрасывались несколькими фразами и тут же расходились. Это были поистине «священные» дни.

У старого Тунбао на всех трех листах уже копошились «новорожденные». Все сразу забеспокоились: червячки стали появляться перед самым праздником гуюй, а в первый день праздника шелкопрядов собирать не полагалось. Пришлось отложить на день-два, Сы бережно взяла листы и отнесла их в червоводню. Тунбао украдкой глянул на чеснок, лежавший в червоводне, и обмер: из головки выглядывало всего два ростка, взглянуть второй раз Тунбао не решался и лишь про себя молился, чтобы через день к полудню чеснок дал побольше ростков.

Настал долгожданный день. Сы заволновалась и, перемывая для обеда рис, нетерпеливо поглядывала, закипела ли в котелке вода. Тунбао взял припасенные ради этого случая ароматические свечи и благоговейно поставил их перед изображением бога домашнего очага[88]. Асы с братом принесли с поля цветы, и Сяобао вместе со взрослыми крошил и растирал их, резал фитиль-траву[89]. Время уже подошло к полудню, когда все было готово и вода в котле закипела. Сы воткнула в волосы «шелкопряда»[90] и два гусиных пера и пошла в червоводню. За нею шествовал Тунбао с весами и Асы с растертыми полевыми цветами и мелко нарезанными стеблями фитиль-травы. Сы развернула лист, муж подал ей крошево из цветов и стеблей, и она стала равномерно рассыпать его по листу. Потом взяла у свекра весы, положила на них лист, вытащила из волос гусиное перо, осторожно сгребла червячков вместе с крошевом в корзинку и принялась за другой лист. «Новорожденных», выведенных из иностранной грены, Сы смела в отдельную корзинку. Завершая обряд, женщина вытащила из волос «шелкопряда» и вместе с гусиным пером приладила к ручке корзинки.

Этот священный обряд никогда не нарушался и переходил из поколения в поколение. С ним могла поспорить разве что церемония воинской присяги. Теперь целый месяц людям предстояло дни и ночи вести упорную борьбу с непогодой, злосчастной судьбою и еще невесть с чем.

«Крошки» Тунбао уже ползали в своих корзинках; они были черными, как и полагалось, и выглядели совершенно здоровыми. У Тунбао и всей его семьи отлегло от сердца. Однако, поглядев на «всеведущий» чеснок, старик побледнел — на нем появилось всего несколько новых ростков. О, небо! Неужто все будет так, как и в прошлом году?

III

На этот раз, однако, чеснок «ошибся». Шелкопряды уродились на славу. Правда, во время их второй «спячки» погода испортилась — стало холодно и дождливо, но «драгоценные червячки» от этого нисколько не пострадали. Не у одного Тунбао, у остальных шелкопряды тоже оказались крепкими. Деревня наполнилась радостным смехом, даже речушка, казалось, не журчала, а смеялась.

Только Хэхуа не разделяла общей радости. Они с мужем разводили шелкопрядов на одном листе, но после «выхода из огня»[91] ее червячки весили всего двадцать цзиней[92]. Когда же окончилась последняя «долгая спячка», сельчане видели, как мрачный, угрюмый Ли Гэньшэн выбросил в речку три корзинки с червяками. С той поры женщины стали сторониться Хэхуа. Дом ее обходили, а завидев издали ее саму или ее молчаливого мужа, убегали. Не только словом с ней обмолвиться боялись, даже взглянуть не смели, опасаясь, как бы ее несчастья не «пристали» к ним.

Тунбао строго-настрого приказал младшему сыну не знаться с Хэхуа.

— Коли увижу тебя с этой сукой, всем расскажу, что идешь отцу наперекор, — кричал он, стоя под навесом у своего дома, нарочно громко, чтобы слышали Хэхуа и ее муж. Сяобао запретили даже близко подходить к их жилищу, не то что разговаривать.

Но Адо будто оглох, и в ответ на все угрозы отца лишь тихонько посмеивался — можно ли было верить во всю эту чепуху? С Хэхуа, правда, он больше не виделся: просто было недосуг.

Во время «долгой спячки» «драгоценные сокровища» слопали триста цзиней шелковичных листьев, и вся семья Тунбао, даже Сяобао, двое суток не ложилась спать. Зато гусеницы вышли замечательные. Дважды за всю жизнь видел Тунбао такое чудо: когда женился и когда родился у него Асы. Сразу же после «долгой спячки» «сокровища» сожрали семь даней тутовых листьев; с каждым днем они круглели и крепли, а семья Тунбао худела и тощала, глаза вспухли и покраснели от бессонных ночей.

Каждый шелковод обычно подсчитывает заранее, сколько тутовых листьев сожрут червячки до того, как у них начнется «подъем» и они станут завивать коконы. И Тунбао решил посоветоваться со старшим сыном, где раздобыть денег.

— На господина Чэня надежды мало. Придется, видно, снова кланяться хозяину твоего тестя, — сказал он.