Избранное

Зарисовки Пер. Л. Юдкевич

Свинья!

а шитой золотом софе лежит бледная молодая дама в светлом шелковом пеньюаре.

Сквозь тяжелые гардины на ее тонкие маленькие губы, из которых готов вырваться тяжкий вздох, падает усталый луч света. Глубокие голубые глаза застилают слезы.

Ей тяжело… Не об этом она мечтала.

Она ждала любви, искала идеалов. А он дарит ей бриллианты и виллы.

Он толкует с ней о денежных делах, о подрядах…

И никто ее не понимает. Ни он — ее муж, ни его приятели, ни ее друзья.

А сердце тоскует, ему больно. Оно чувствует себя чужим в этом мире денег, золота, серебра и бриллиантов. Оно рвется к высоким идеалам… К чему-то иному… Куда-то…

Да, ей действительно тяжело, хотя она не в силах выразить свою боль.

Она протягивает белую атласную руку к столику у изголовья и трогает звонок.

Входит горничная.

— Чашку кофе! — приказывает дама.

Девушка исчезает и вскоре возвращается, неся на тяжелом серебряном подносе чашечку из китайского фарфора. Чудесный аромат душистого кофе смешивается с легким запахом гиацинтов.

Приближаясь к софе, горничная спотыкается о загнутый край турецкого ковра и падает.

Слышен глухой стук упавшего подноса и звон разбитой чашки.

— Свинья! — вскочив с софы, кричит молодая дама.

Кто из них

1

Из всех статуй в саду самая красивая — Венера, греческая богиня красоты. Беломраморная, на отливающем зеленью пьедестале, стоит она, прекрасная, и широко открытыми глазами смотрит на террасу, где благоухают розы и лилии.

На аллее появляется девятнадцатилетняя девушка. Глаза ее сияют радостью, лицо пышет здоровьем и свежестью.

Она подходит к Венере и дерзко вскакивает на пьедестал, — она одного роста с богиней.

Это восхищает ее. Алебастровой рукой обнимает она мрамор божественной шеи, прижимает свои свежие коралловые губы к устам богини.

Так стоит она мгновение. И каждый проходящий спрашивает себя:

— Кто из них прекрасней, та, из камня, или другая, из плоти?

2

За толстым зеркальным стеклом в витрине модного магазина стоит красавица, обвешенная нарядными безделушками. Она сделана из воска.

Губы ее неестественно красны, будто на них только что наложили краску; лицо желто-матовое; широко раскрытые глаза неподвижны, мертвы. Но страшней всего брови: ряд жестких волос, далеко отстоящих друг от друга.

Внутри, в наполовину затемненном магазине, дамы покупают тесьму, ленты.

— Барышня! — обращается толстая дама к продавщице. — Достаньте еще с витрины карминные ленты.

Девушка повинуется.

У нее усталая, нетвердая походка. Она широко раскрывает покрасневшие глаза, чтобы не заснуть на ходу. Лицо у нее красивое, но желто-матовое и блеклое; губы красные, но, видать, недавно подкрашены.

Она раскрывает витрину, наклоняется к восковой фигуре и ищет нужные ленты. Вдруг она задумывается и устремляет невидящий взор в пространство.

Так стоит она мгновенье. И каждый проходящий спрашивает себя:

Кто из них ужасней, та, из воска, или другая, из плоти?

Ведь это не чулки!

Чулочная фабрика.

Входит девушка. В руках у нее дюжина связанных ею шерстяных чулок. Она приближается к старому господину.

Он бросает взгляд на товар и указывает пальцем на молодого.

Молодой хозяин берет в руки чулки — достаточно мягкие; кладет на весы — выдерживают вес; измеряет длину, окружность, ступню — хорошо.

Девушка облегченно вздыхает, протягивает руку за деньгами.

— Секунду! — говорит молодой хозяин. Берет со стола лупу, протирает ее и принимается разглядывать работу.

После длительного осмотра он говорит равнодушно, но достаточно твердо:

— Несколько ниток оборвано, три петли спущены… Три процента долой!

— Но… — пробует возразить девушка.

— Никаких «но»! — прерывает ее молодой хозяин и дает ей ордер в кассу…

Дверь вновь отворяется, входит улыбающийся рыжий человечек.

— Добрый день!

— Добрый день! — отвечает старый хозяин. — Прошу!

Рыжий человечек подходит к старику и присаживается у стола.

— Мой сын! — не без, гордости говорит старик и указывает на молодого. — Купец, — добавляет он, — да еще какой…

— Что ж, хорошо! — отвечает рыжий человечек. — Купцу нужны деньги!

— Деньги! — шевелит старик плечами.

— Пятнадцать тысяч наличными!

— Но одна нога короче, — вставляет молодой хозяин с невеселой улыбкой.

— Чуть заметно, — парирует сват.

— Но все же короче!

— Ну, — замечает старик, — невеста ведь не чулки. Ее не разглядывают в лупу.

Бонця-молчальник Пер. Р. Рубина

десь, на этом свете, смерть Бонци не произвела никакого впечатления. Попробуйте спросите кого-нибудь, кто он такой, Бонця, как жил, отчего умер… Сердце ли у него разорвалось, силы иссякли или же позвоночник переломился под тяжкой ношей? Кто его знает? Может быть, он от голода умер?

Пала бы в конке лошадь, это вызвало бы больший интерес. И газеты писали бы, и сотни зевак сбежались бы со всех концов города посмотреть на падаль; даже место происшествия и то не оставили бы без внимания…

Но будь на свете лошадей столько же, сколько людей — тысяча миллионов! — несчастная лошадь тоже не удостоилась бы такой чести!

Бонця тихо жил и тихо умер; точно тень промелькнул он в нашем мире.