Избранное

В Катахвавкавы, говорит, по дешевке можно купить поросят и кур. Давай съездим в выходные, чем мы хуже других: язык тамошний знаем, чего нам бояться? И вот застряла эта мысль у меня в голове. Чего греха таить, пришлось пойти на небольшое мошенничество: выпросил я у своего начальника такой, знаете, восьмиместный автобусик, сейчас его называют «рафиком», а в то время — не помню, как называли. Теперешние, правда, получше, а тот был на очень высоких колесах, и если приходилось заворачивать на скорости выше двадцати километров — запросто мог перевернуться.

Короче говоря, тронулись мы в путь. Автомобиль, конечно, старый, расхлябанный, зато водитель нам попался опытный. Мужчина в возрасте, за шестьдесят, с огромным, во всю левую щеку, фиолетовым родимым пятном. Утром он немного запоздал, и мы уже начали нервничать. Наконец приехал, извинился за опоздание: машину, дескать, отлаживал — постарела, давно на покой пора, да вот все ездит. Когда я смущенно начал мямлить что-то о неявившихся «остальных участниках экскурсии», водитель расплылся в улыбке и лукаво подмигнул: ладно, говорит, чего уж там, я ведь прекрасно знаю, зачем вы едете в Катахвавкавы, на какую такую «экскурсию».

Гигла вот знает — не люблю я тянуть резину. Так что не буду утомлять вас подробным рассказом о том, как нас мучила, как выматывала из нас душу наша машина-развалюха. Особенно когда миновали Расанаури. Вода в радиаторе закипала, и приходилось поминутно устраивать «привалы». Это было настоящее кино. Мотор вдруг начинал чихать и кашлять, мчавшаяся во весь опор машина резко сбавляла ход, потом начинала двигаться со скоростью черепахи — и мы останавливались. Водитель вылезал из машины и, будучи человеком предусмотрительным и хорошо зная нрав машины, прикрывал лицо сварочной маской и шел открывать капот. Наденет на руку брезентовые задубевшие перчатки, поднимет крышку радиатора — и отпрянет назад, спасаясь от брызжущего во все стороны кипятка. Постепенно радиатор успокаивался, переставал плеваться и переходил на тихое бульканье. Тогда водитель, все еще не снимая маски, открывал кран, сливал кипяток, наполнял радиатор холодной минеральной водой — и мы продолжали путь. Проезжали километра полтора, от силы два — и все начиналось сначала. Но когда миновали Крестовый перевал и выехали на равнину, наш «рафик», словно одумавшись, вдруг припустил во всю прыть, и вскоре мы уже простили ему все его злые проделки.

Выехав утром, в Катахвавкавы мы прибыли лишь к одиннадцати часам ночи. В гостиницу, конечно, не попали, на что, по правде говоря, и не очень рассчитывали. Переночевали в Доме колхозника.

Едва рассвело — помчались на базар. К поросятам и тут было не подступиться: дешевле, чем за тридцатку, сторговаться было невозможно. Но куры, по сравнению с нашим базаром, действительно были дешевле. Купили мы с Вахтанги по поросенку, по пять увесистых курочек и то ли по девять, то ли по одиннадцать цыплят. Столько же, а может, чуть побольше, точно не помню, приобрел и водитель. Он, кстати, действительно оказался человеком очень предусмотрительным: заранее припас ящики для птицы и даже мешки для поросят прихватил. Но постойте, я ведь чуть не забыл о самом главном. Когда мы, уже после второго захода, выходили из рынка, Вахтанги у самых ворот приценился к пятнистому поросенку, которого держал черкес в огромной папахе и с ястребиным носом. Поросенок, висевший вниз головой, верещал, как ошпаренный, видимо, выражая таким образом яростный протест против столь бесцеремонного обращения. Черкес запросил довольно дорого, Вахтанги выразил удивление, дескать, ничего себе — и мы прошли мимо. Я думал, Вахтанги спросил просто так, из интереса — мы ведь с самого начала договорились купить по одному поросенку. Но когда мы погрузили купленную живность в машину и уже собирались ехать, Вахтанги вдруг, буркнув «Я сейчас», исчез в разинутой пасти базарных ворот. А минут через пять вернулся с визжащим, дергающимся и извивающимся у него в руках пятнистым поросенком. Мы втроем еле с ним справились: запихнули в мешок, крепко завязали и облегченно вздохнули. Водитель опустил мешок с поросенком в ящик, прикрыл ящик куском фанеры, а сверху, для верности, еще положил пару кирпичей. Вот, не утерпел, — виновато пояснил Вахтанги, — у пятнистых поросят мясо очень вкусное.

Не успели мы проехать и первый переулок, как черкесский поросенок опять поднял визг. Что это был именно он, мы и не сомневались: у него был какой-то особенный, по-женски визгливый, леденящий душу голос. Трое других поросят были все в одном ящике. Я на всякий случай заглянул в него: сидят все трое тихо, смирно, даже не хрюкают. А ведь, казалось бы, тоже такие же поросята, разве нет?