Избранное

Тоска. Зины нету. Шлепая картами возле гудящей печки или катая бочки от баржи, Ванька думал о жене. Как она там? Целыми днями одна, дом пустой, ни дров наколоть, ни воды принести. А может… пойдет на гулянку, а там Геннадий — вспоминался его ласкающий взгляд, воркующий голос. Может, специально и уехала, чтоб крутнуть? Мог и уговорить, у него это свободно. И перед глазами вставало: Геннадий мягко и настойчиво обнимает ее, она расслабленно сопротивляется.

— У меня же муж…

— Ну и что? Он ни при чем…

— Гена…

— Все будет хорошо.

А почему же тогда не захотела, чтобы вместе? Деньги? Но их уже вон сколько, на все хватит… за один год, считай, и дом построили, и на одежду, и на все необходимое. Неужели сговорились? Да от него и без сговоров не отвяжешься, захороводит кого хошь…

«…Дурачок, — писала она, — да разве я могу на такое решиться? Ведь мы муж с женой, у нас скоро будет дочурка или сынок…»

«Конечно сын… — загорался Ванька от таких писем, — конечно сынок. Ваня, Ванюшка…» И мысли его уносились в будущее, когда сын вырастет и они будут плотничать вместе. Вспоминались рассказы деда Чомбы, как тот со своим Федором дом строил: «Подержи, сынок, я отпилю».

Когда-нибудь они придут, например, с работы. Усталые немножко.

— Ну-ка, мойте руки, — скажет она, накрывая на стол. — Да рубахи смените, не настираешься на вас, — будто сердито скажет. Потом с затаенной лаской добавит: — Мужики.

Это она умеет, поворчать.

И так захотелось в Дранку, так захотелось, что… слов нету, как захотелось.

И вот в метельный день катер оттащил последнюю баржу с рыбой к пароходу. Последнюю! У Юрия Алексеевича даже очки посветлели — вся продукция сдана вовремя и высокими сортами, а дядя Саша помолодел.

Отделались! Домой! Да не тут-то было: бураны, бураны и бураны. Самолеты ни в Пахачу, ни из Пахачи не летают, пароходы проходят мимо Дранки — везти им туда нечего с Севера. Хоть бы до Оссоры или Уки, а там с нартой, но и туда не попадешь.

Уж и Новый год на носу, а обработчики долбят костяшками домино возле раскрасневшейся печки, шлепают друг друга картами по носам да ушам. Спирт жарят иногда. И когда ни позвонишь на аэродром, ответ один: «Аэропорт закрыт, метеоусловия».

Ходишь, ходишь целый день — Ванька и на аэродром бегал, хоть туда целых десять километров по морскому берегу, смотришь, как бесится море, — и самому выть хочется. А на другой день опять: «Самолетов не будет, метео…»

Ребятам же хоть бы что: пропадают целыми днями в поселке: кино, танцы, посправляли праздничную одежду, невестами обзавелись.

«…Ванечка, очень скучаю без тебя, — писала она в последнем письме, которое он получил месяц назад, — вечером особенно. Без твоей руки уснуть не могу…»

И такое подступало… никогда в жизни ничего более страшного Ванька не испытывал. Даже думать невозможно.

— Сходи к пограничникам, — сказал дядя Саша, видящий и понимающий все на свете, — может, от них что будет… бросят по пути.

Понесся на заставу.

Глава XV

В Дранке между тем жизнь шла больше чем бурная: с полевыми, строительством — со строительством, правда, не совсем — управились, оленеводство и промысел зверя вышли на первое место в районе, птицеферма, молочная ферма тоже нормально, хотя с трех колхозов столько собралось мычащего и кукарекающего, что в конторе за головы хватались, никак с ними ладу не дашь. «Бегун» приволок в магазин из Оссоры две баржи товаров. Чего только не приволок: и одежду, и приемники с часами, и продукты всякие. Флот возвратился с большой рыбой, почти все капитаны привезли по два плана, а Страх до трех добрался. Его «муроводы» в контору за деньгами с чемоданчиками приходили, их всех представили к медалям «За трудовую доблесть», и Краб с Гуталином поехали во Владивосток на слет передовиков рыбной промышленности — правда, Гуталин добрался только до Петропавловска, через неделю оттуда дал телеграмму в контору, денег просил на обратную дорогу. Должен был и Страх ехать во Владивосток, как самый главный в этом деле, по это оказалось невозможным…

У него был «коверкот». Он ходил по колхозу в окружении единомышленников, выхватывал «на сдерг» пучки денег, покупая шампанское. Выступал, одним словом.

Эта компания иногда в общежитии, а чаще — при хорошей погоде — за магазином на пустых ящиках устраивала «Золотой Рог». Угощались все, кто хотел и кто не хотел.

— Акимыч! — таскал Страх за лацканы шубы какого-нибудь упрямца. — Ты что же это? А? Со мною вмазать не хочешь? Полусладкое. Или как? Коверкот же!

— Коля, на работе же я!

— После бокала оно и работается веселее. Держи!

— Отпусти, Николай! — молил Акимыч или Петрович, которому действительно нельзя было выпивать. — Сам понимаешь.

— Со мною не хочешь замазать! — Брови Страха съеживались, голос менял тон. — Это ты со мною брезгуешь?