Избранное

— Так что ж, значит, не было у меня образцовой фермы?

— Не было. Богатство у вас было, а не образцовая ферма. Это совсем другое дело, — сказал низенький и еще громче постучал по рогоже.

Подошел Петре, держа в руках почти готовый змей.

— Что вам надо? — спросил он.

— Дайте мне за два початка несколько яблок для ребятишек.

— У нас нет яблок, — сказал Петре. — У нас цирк.

Высокий расплылся в улыбке.

— Так тебе яблоки нужны? Чего же ты молчишь?

— Уже не нужны, — сказал крестьянин и бросил початки в повозку. — Ничего, не помрут и без яблок, — сказал он и двинулся в долину теперь один, поглядывая вверх, на змеев, дрожавших в воздухе. Ветер подул сильнее, подгоняя испуганные облака.

16

Они спускались с пригорка — Савел и девушка. И пошел дождь… Деревня была далеко, но они видели, как снижались змеи. Теплый дождь усилился. У девушки в руках была газета, она взяла ее у проходившего мимо почтальона; это был скорее предлог, чтобы остановить его и попросить зайти к ним домой сообщить матери, что она переночует в Браниште у тети Сильвии. Теперь, когда пошел дождь, она поспешно разорвала газету и сделала из нее два шлема. Один она надела на голову и рассмеялась. А другой дала ему. И Савел сам надел его себе на голову, хотя был бы вовсе не прочь, чтобы шлем надела ему девушка.

Дождь припустил еще сильнее, и капли торопливо, с сухим треском разбивались о шлем. Это был дождь с солнцем, капли уже не стучали; казалось, они мягко липли к газете. Вода потекла по лицу и подбородку, но они не обращали на это внимания. Бумажные шлемы по-прежнему покрывали их головы; Савел и девушка спускались с холма; вокруг — ни души. Поле пахло кремнем, из которого только что высекли искру.

Все небо сверкало, зажженное молниями. Но раскаты грома были слабые, боязливые. По ее лицу струилась вода, а голубые глаза смеялись.

— Ну и дождь! — сказала она.

Небо заволокло как-то вдруг; ведь еще недавно они видели с холма змеев, паривших над соседней деревней.

Они долго молчали. Дождь пошел реже, потом совсем перестал; но вдруг послышался шум: то последние капли разом обрушились на землю, забарабанив по их шлемам. И все разом прекратилось.

И тогда вдруг стало совсем тихо. Они остановились как вкопанные и посмотрели друг на друга. Из-за облаков выскользнуло солнце.

На краях ее шлема еще дрожали капли дождя. Как бусины. И когда засияло солнце, капли ожили, окрасились в сотни цветов. Савел видел, как они переливались — словно расцветали.

Он улыбнулся. То была радуга, десятки радуг, и этот переливчатый свет отражался и играл на лице девушки.

И вдруг он услышал:

— Смотри! Смотри!

За его спиной, перекинув мост через его плечи, тоже возникла широкая радуга. Обернувшись, он увидел ее. И еще оба они увидели, что вдали идет мелкий дождик — точно белая пыль — и что сквозь дождь проникает странный свет солнца. Они увидели, как из этого столкновения света и воды рождается радуга. И тогда девушка рассмеялась. Непокорный вихор торчал у Савела из прорванного бумажного колпака.

— Радуга — значит, дождь перестал совсем, — сказала девушка.

Но она все-таки подняла лицо и вытянула вверх руки, чтобы проверить, действительно ли дождь перестал. Дождя и в самом деле не было. Но она забыла снять бумажный шлем. И Савел тоже забыл. Радуга озаряла поле из конца в конец.

И вдруг они оба испугались. Они увидели близко, совсем близко, на опушке леса волков. Шерсть их была вся в мелких каплях дождя, и на ней играла радуга.

Савел и девушка переглянулись, дрожа от страха, кинулись назад, к падубу с желтыми листьями, и быстро, в один миг взобрались на него. И, только сидя там на толстой ветке, облегченно вздохнули.

Волки прогуливались на опушке леса. Волчата играли в мокрой траве, кусались, кувыркались, прыгали. Волчиха наблюдала за ними, а самцы нюхали воздух.

Савел и девушка глядели на волков с падуба. Мокрая одежда липла к телу, и они дрожали. Больше от страха, так как было тепло. Они дрожали и смотрели, как играют волки. И радовались, глядя на них, и дрожали. И ждали, когда же уйдут волки, когда ж они кончат играть. И хотели, чтоб эта игра никогда не кончилась.

17

Вокруг не видно было ни души. Прошел дождь, и теперь, когда проселок высох, он был тверд, как шоссе. Дорога поднималась в гору, и лошади шли тяжело, понурив головы. Повозку то и дело подбрасывало на камнях, и кузов ходил ходуном.

— Чертово ремесло! — раздался из повозки голос Мезата. Его взъерошенная голова выглядывала из-под одеяла. Он лежал ничком на сене и смотрел назад; потом он откинул локтем одеяло, и тогда Петре и Савел увидели его голую грудь, волосатую, как у черта. Дорина сидела на передке и правила лошадьми.

Они всеми силами старались не ошибиться: Мезат отмечал каждый неверный шаг и за любую промашку лупил их. Они были внимательны, но радость от работы исчезла: теперь они делали все только для того, чтобы не получить подзатыльника. (Мезат обычно бил их по голове.) «Без колотушек не дается вам ремесло», — говаривал он.