Избранное

Замелькали задумчивые, грустные мордочки семерых пыхтят, розовые их ладошки, желтенькие рожки — пыхтята жалели и врунов, и лентяев, и упрямцев, и если бы дед Пыхто не присматривал за ними, они бы щекотали спустя рукава. Но дед Пыхто присматривал, покрякивал, притопывал, покрикивал, и пыхтята работали в поте лица.

— И-хи-хи! — заливались врунишки.

— Кех-кех-кех! — захлебывались упрямцы.

— О-хо-хо-хо! — грохотали лентяи.

Дед Пыхто выкурил трубочку и обошел ребят. Время от времени грозно спрашивал:

— Щекотно или манно?

— Ы! Ы! Ы… А-а-ем! — отвечали ребята, то есть они хотели ответить: «Не понимаем», — но мешал смех.

— Выбирайте: дальше вас щекотать или манную кашу будете есть?

— А-а! Анну! Ю!

— Кушайте на здоровье! Но кто ложку опустит, тому снова щекотун. — Дед Пыхто зевнул. — Пойду прилягу малость. Смотрите мне, не жульничать! Жевать без передыха! А то еще хуже будет! — Дед Пыхто кивнул на открытую дверь: в проем видна была печка и на печке Пыхт Пыхтович. Он молча лежал и шевелил грязными пальцами босых ног. Вроде ничего особенного не делал, а смотреть на него было страшно.

Косясь на печку с Пыхт Пыхтовичем, мальчики и девочки принялись уплетать манную кашу за обе щеки: сначала — за левую, потом — за правую. В ведерках не убывало: пыхтятки подкладывали и подкладывали. Вова Митрин шепнул Алене:

— Не могу больше.

— И я смотреть не могу. А ведь я любила манную кашу и всегда удивлялась, почему мама с папой морщатся, когда я ее ем. Наверно, когда они были маленькими, объелись вот здесь же и с тех пор ненавидят.

Вова Митрин зажал уши и закричал:

— Щекотайте меня! Умоляю! От каши совсем умираю!

Остальные ребята как по команде бросили ложки. Их опять щекотали, от смеха каша в животе утряслась, и снова ребята брались за ложки. Наконец на крыльцо вышел заспанный дед Пыхто.

— Сеанс окончен. Разойдись до следующего! Врунам прописываю три сеанса, упрямцам — тоже три, лентяям — пять. Потом скатертью дорога! На все четыре стороны. Вы будете лучшими ребятишками в мире. Лучше девочки Насти. А теперь — спать.

Мальчики и девочки бросились в сарай, улеглись на сене и мгновенно уснули. Во сне вздрагивали, взвизгивали, жевали губами. Семеро пыхтят ползали между ними, прикладывали розовые, прохладные ладошки к горячим щекам и ребята успокаивались.

Добровольный зоопарк

— Паря Михей, ты мороженое ел?

— Не приходилось, паря Ваней.

— А видал?

— И не видал. А с чем его едят?

— С хлебом, наверное. Я ведь тоже не едал. Когда на плоту плыли, старый павиан показал букву «М» и сказал: самые вкусные вещи начинаются с этой буквы. Молоко, мясо, мороженое. Неужели Замечательный медведь ни словечка не говорил про мороженое?

— Не припомню. Вообще, Замечательный медведь про еду не любил говорить. Была бы пища для ума, учил он, для желудка найдется.

В жаркий августовский полдень по улице шли медвежонок и слоненок, обливались по́том и так вот вяло переговаривались.

— Стой, паря Ваней. Мороженое — значит, от мороза. В самый раз для нас. Ты эту «М» помнишь?

— Спрашиваешь. Я запоминаю один раз и на всю жизнь.

На углу стояла лоточница и торговала папиросами, спичками, мылом.

— Вот, вот, паря Михей! Вот буква «М», — ткнул хоботом слоненок в кусок мыла.

Они отошли в сторону, развязали холщовые котомки: под горбушками выпрошенного хлеба, под ломтями сыра и колбасы нашли монетки, которыми разжились кое у каких щедрых горожан.

— Считать-то не умеем, паря Михей.

— Зачем считать эти копейки? Замечательный медведь говорил — сто рублей не деньги, сто верст — не расстояние, а тут — копейки и два шага. — Медвежонок сделал два шага к лотку, протянул горсть монет!

— На все, вот этого, — показал на мыло.

— Вот молодцы какие! Запасливые. — Лоточница протянула шесть кусков мыла. — Теперь надолго хватит.

«Ну, уж, надолго! — подумал медвежонок. — Враз съедим», — а вслух сказал:

— Премного благодарствуем!

В первом же скверике они разлеглись на траве, взяли по куску хлеба и по куску мыла. Откуда им было знать, что многие звери во многих сказках совершали эту ошибку.

— Ну, паря Ваней! Поедим самую вкусную вещь на свете! Странно, что эта вещь — голубая.

— Изо льда же, наверное, делают.

Они откусили понемногу хлеба и — во всю пасть! — мыла. Не спеша, смакуя, пожевали.

— Ну как, паря Михей?

— У-ум, ничего вкуснее не ел. Только почему оно не холодное?

— Жара, видишь, какая. Нагрелось. Да, паря Михей, объеденье, да и только.

Они съели по два с половиной куска. Один кусок оставили на ужин. Через несколько шагов слоненок схватился за живот:

— Зря, паря Михей, навалились так. Наверное, понемногу его едят. Бурчит что-то.

— Лишку, лишку хватанули. И у меня там что-то ворчит.

Слоненок икнул.

— Ой! — из хобота вылетел громадный, сверкающий мыльный пузырь.

— Ой! — икнул и медвежонок и тоже выпустил к небу радужный шар.

— Ой, ой, ой, — дружно и быстро заикали они. Мыльные пузыри выскакивали из ноздрей, из ушей и даже из-под хвостиков. Тысяча, а может, больше шариков летало над их головами.

Собралась толпа.

— Уважаемые, ой! Скажите, ой! Что с нами, ой! — обратился к толпе медвежонок.

— Похоже, мыла наелись.