Избранное

Прочел газету. Военная газета на двух полосах. Объединившиеся «Фюггетленшег» и «Эшти уйшаг». Итак, газета все еще выходит. Пропаганду они не прекращают. Если то, что пишет газета, правда, нам придется пробыть в подвале недель шесть, нас будут обстреливать и бомбить. Можно это выдержать? Разум подсказывает, что освобождение придет раньше. Но отчаяние порой находит такое, что боишься любой случайности, кроме, пожалуй, немецкой победы. Победы немцев я не опасаюсь, не настолько еще свихнулся.

Недавно вернулся домой Т. Он снова под хмельком. Говорит со всеми громко. Всем нам рано или поздно конец, — сказал он, — кому через два дня, кому через неделю. Вот десять минут назад на проспекте Андраши врач погиб, снарядом его убило.

Обязанность сообщать о продуктах несколько видоизменилась, заявлять надо лишь о запасах, превышающих месячную норму. Дворник уже составил список, который выглядит так: 3 кило муки, 2 кило сахара, 3 кило фасоли, 3 кило гороха. Тому, кто даст ложные сведения, грозит строгое наказание, но жильцы все же утаивают большую часть запасов. Нет, долго мы не выдержим. Но ведь говорит же Т., что тот, кто боится смерти, — осел. Ведь что ждет нас после окончания осады? Голод, эпидемии, болезни, нищета, отсутствие крыши над головой, холод, аресты. А раз так, — глупо бедному человеку цепляться за жизнь.

Интересен его образ мыслей. Он полагает, что бедняков ожидает мрачное будущее. А богатые снова выпутаются из беды.

Такому унынию, по сути дела, надо радоваться. Т. ежедневно выходит из подвала в город, он лучше нас осведомлен о военном положении. Сегодня он, видимо, услышал нечто ему не понравившееся, а следовательно, — благоприятное для меня.

Все же мною подчас овладевает подавленное настроение. Сейчас, в шесть часов вечера, положение кажется безнадежным. Подвал с каждым днем все больше наводит тоску. Никакой умственной, духовной жизни. Полное отсутствие мыслей, мозги не работают. О наших близких я и думать не смею. Например, о моем младшем брате, его детях, которые живут в Кишпеште. Хотя, может, и к лучшему, что они сейчас там. Скорее освободятся из этого ада. Но что с моими друзьями? С доктором Холлошем, Белой Гергеем, Ковачем? Что с Кальманом Шандором, с женой Ковача? Что с семьей моей жены? Дюси, племянник жены, на рождество еще был жив. Он приходил к нам, мы дали ему немного еды. Я устроил его в дом, находящийся под защитой посольства Швейцарии, но он все же выходил на улицу в какой-то фантастической форме и шляпе с петушиными перьями. Как сможет жить потом тот, кто перенес эти ужасные времена? Тот, чьи любимые, члены семьи погибли? Что будет у него на душе?

7 января, воскресенье.

Ночью я спал хорошо, хотя сильно кашлял. Подвал сырой, хлеб здесь в течение нескольких дней не сохнет, бумага делается волглой, стоящие на полу под кроватью чемоданы начали гнить, постельное белье влажное, как у потеющего от лихорадки больного.

О том, чтобы проветривать белье, не может быть и речи. Вообще нет никакой защиты от заразных болезней. Гигиену люди не соблюдают. Только умываются у крана в мастерской, и все. Пыль, конечно, не выбивают, вещи не чистят. Что будет, когда белье загрязнится? Смены нет, а где уж тут стирать, сушить, гладить.

Что же в таком случае творится, например, в йожефварошском одноэтажном пролетарском доме? Ведь там и подвал для убежища непригодный, узкая нора, да и только, и здание над ним невысокое, так что опасность огромна. У бедняков, живущих своим трудом, продуктовых запасов нет никаких. Представишь себе, что в таких местах происходит, волосы дыбом встают.

Вчера сказал авторитетным людям из нашего дома, что надо бы пропагандировать гигиену, может, даже обязать жильцов соблюдать ее. Чтобы как-то оградить себя от вшей. Вши, тиф — вот сейчас главная опасность. Говорил я, видимо, совершенно впустую.

Оправление естественных потребностей сейчас тоже проблема. В верхнем подвале у самого входа есть клозет и ведро. Туда выходят ночью. Холодно. От убежища далеко. Днем некоторые поднимаются на первый этаж к дворнику. Но там в унитазе нет воды, он сейчас бездействует. Воду туда носят в ведре из мастерской, где пока еще течет из крана тоненькая струйка. Вот будет кошмар, когда воды не станет. Ни пищу приготовить, ни умыться, ничего.

О военном положении болтают всякий вздор, нет смысла слушать. Г. в отчаянии, боится, что, если осада продлится еще несколько недель, у нее иссякнут все запасы. Еврейская девушка И., которая скрывается у нее с фальшивыми документами, тоже совсем подавлена. Сидит в темной комнате, зевает, мерзнет, ничего не хочет делать, даже читать не может; мы почти не разговариваем.

Т. снабдил все убежище свининой. Как он ее раздобыл, его дело. Сегодня я ел свиное жаркое с гарниром из тархони. Получилось невкусно: как долго жена ни вымачивала мясо, оно осталось соленым. Т. дал мне коробку табака «Герцеговина», теперь на несколько дней есть курево.