Избранное

То, что в три часа пятнадцать минут патрона на месте не оказалось, было случаем редким, особенным. Грюн не только никогда не опаздывал, но уже в половине третьего возвращался из кафе, где пил свой послеобеденный кофе, и принимался за дела. Когда помощники являлись что-то около трех, они заставали его в разгаре работы. Стол патрона стоял против дверей, и он, дымя трубкой, наблюдал за помощниками, гуськом проходившими через его комнату. Если кто-либо из них минут на десять — пятнадцать опаздывал, он подчеркнуто театрально возводил глаза к стенным часам, дабы опоздавший видел и прочувствовал свой грех хорошенько. Лицо его при этом выражало укор, даже некую своеобразную скорбь, словно небрежность помощника причиняла ему острую душевную боль, была обманом и грабежом.

Поэтому совершенно естественно, что отсутствие его в три пятнадцать поразило помощников и сделалось предметом их разговора. Перед тем они обсуждали какую-то газетную статью. Заговорил о ней Штейнер, спросив, читали ли ее коллеги. Он частенько затевал дискуссии на политические, литературные и социальные темы, и потому сослуживцы считали его в какой-то мере зазнайкой.

Часы пробили четверть четвертого, и тогда подал голос до этого молча куривший Вадас:

— Четверть четвертого, а господина адвоката нет.

— Уже двадцать пять четвертого, эти часы всегда отстают на десять минут, — заметил Штейнер.

— Иногда они отстают на пятнадцать, — уточнил д-р Керекеш.

— Для того, — сказал Штейнер, — чтобы мы уходили позже. Тоже в своем роде эксплуатация.

Д-р Керекеш наморщил лоб, желая, должно быть, что-то сказать и проверяя правильность мысли.

— Совсем не для этого… — возразил он после паузы. — Раз мы на четверть часа позже кончаем, то позднее и начинаем. Господин адвокат ничего не выигрывает.

— Конечно, — отозвался Вадас.

Он и Штейнер уже были готовы согласиться с Керекешем, когда в разговор вмешался Гергей.

— Позвольте, — сказал он, — как вы можете это утверждать! Ведь ясно же, что часы отстают. А почему? Да потому что Грюн (он всегда называл адвоката Грюном) их переводит. Специально. Чтобы выгадать на нас четверть часа. Уличные часы идут более или менее точно — по ним мы приходим в три, а уходим мы по конторским, значит, в четверть седьмого. Когда на этих шесть, на тех уже четверть седьмого.

— Верно! — подтвердили остальные и улыбнулись, довольные столь простым объяснением и столь ясно изобличенным надувательством. Всем сразу стало понятно, что часы передвинуты, а вовсе не отстают. Будь часы неисправны, они то спешили бы, то отставали все больше и больше. А они всегда отстают на десять или пятнадцать минут, секунда в секунду. Впрочем, это в стиле патрона, и было бы странно, если б было иначе.

— Старик, наверно, у сына. Сыну опять стало хуже, — сказал Штейнер.

— Он уже не встает, — добавил Вадас. — Кашляет кровью, да еще в таком возрасте — ему ведь нет и двадцати четырех…

— Жаль беднягу, — заметил Керекеш.

— Третьего дня я навестил его в санатории. Вам я этого не сказал, потому что ходить к нему не стоит, — сообщил Штейнер. — Разговаривать он не в силах… Шесть дней лежит на спине пластом, на груди пузырь со льдом, ни повернуться, ни шевельнуться. Представляете его положение?

— Даже по старику это видно: он стал прямо сам не свой.

— Ничего удивительного! И сын и жена — сразу.

— Туберкулеза у него нет, — продолжал Штейнер, — я видел на столе лабораторный анализ. Знаете, как мы разговаривали? Он написал несколько слов, а я ответил.

— Вы тоже писали? — спросил д-р Керекеш.

— Да что вы! Скажете тоже… вздор какой-то! Я-то ведь в состоянии разговаривать!

Вопрос доктора был так глуп, что все засмеялись.

— Он написал мне, — продолжал Штейнер, — что профессор считает болезнь серьезной, но убежден, что он поправится… В легких от кашля лопнули сосуды, отсюда и кровохарканье… А у жены рак… но об этом лучше помалкивать. Лучше, чтоб адвокат не знал, что нам это известно. Я был у него, когда готовил исполнительные листы. Он рассказывал свояку, а я слышал. Все… Совсем недавно жене стало худо, врачи признали аппендицит и предложили оперировать. По словам профессора операция прошла удачно, но обнаружилась другая беда: «подозрение на рак» кишок. И нужна повторная операция… Теперь они дожидаются, чтоб она немного окрепла. Кишку придется резать… сантиметров примерно на десять…

— Кошмар! — ужаснулся д-р Керекеш.

— Представьте же, — заключил Штейнер, — какая нужна сила духа, чтобы после одной тяжелой операции, едва начав поправляться, решиться на вторую, еще более тяжелую.

— Кошмар, кошмар! — ужаснулись все.

— Я бы не выдержал, — сказал доктор.

— И померли бы, — заявил Гергей.

— В страшных мучениях, — добавил Штейнер.

— А госпожа Грюн об этом знает? — спросил Вадас.

— Нет, нет, что вы! — воскликнул Штейнер. — Смотрите же, ей не проговоритесь… Господин адвокат хочет сохранить все в тайне, чтобы она и после операции не узнала, какая стряслась беда. Так что молчок! Чтоб до нее ничего не дошло…