Избранное

Тут к сарайчику подошли трое цыган. Узнав о беде, приключившейся с их товарищем, они решили помочь ему, если еще не поздно. Ведь они слышали, что Шуньо, привязанного к конскому хвосту, приволокли на хутор; может быть, он уже и не дышит. По пути из леса они нашли клочья его одежды и, подобрав, принесли с собой.

— Ну и наглый народ эти цыгане! — вырвалось у Крофи. — Проходимцы, даже сюда не побоялись явиться, — возмущался он.

— Добрый день, — окинув всех взглядом, заговорил один из цыган, стройный, красивый парень.

Он держался спокойно, смело и теперь не сводил глаз с Андраша.

«Вот он сразу понял, к кому следует обращаться», — подумал Надьреви.

— Что вы хотите? — спросил молодой граф.

— Мы пришли за нашим Шуньо. — И красивый цыган указал на своего товарища. — До нас дошел слух, что его привязали к лошади. Хоть он ничего и не сделал.

— Молчи! — возмутился его смелостью Андраш.

Цыган говорил на хорошем венгерском языке без всякого акцента.

— Хоть он ничего и не сделал! — повторил парень.

Два других цыгана, постарше, кивнули, подтверждая его слова.

— Я вижу, руки у него перевязаны. Вижу, какое у него лицо. Хоть он ничего и не сделал. Кто так расправился с тобой? — спросил у Шуньо молодой цыган, а сам посмотрел на Крофи, так грозно блеснув черными своими глазами, что можно было испугаться.

Он держал в руке шляпу, его густые черные волосы падали на лоб; когда он говорил, зубы сверкали.

Два других цыгана стояли взволнованные, не произнося ни слова. Наступило короткое молчание, точно все растерялись; никто не знал, что сказать, тем более, что делать. Вдруг стоявший позади седой бородатый цыган загудел тревожным басом:

— Пусть черви сожрут мясо у того, кто это сделал с тобой, Шуньо. Пусть отвалятся у него руки и ноги! Пусть вытекут глаза из глазниц, как сопли из носа. Пусть вороны склюют мясо с костей. Пусть крысы выгрызут ему кишки. Пусть отсохнет у него язык…

— Замолчи, Вазуль! — махнул ему рукой красивый цыган. — У него отвалятся руки и ноги, выклюют птицы его сердце. Сгниет он весь. — И он смотрел на Крофи, прямо ему в глаза.

— Довольно! — Лицо у Андраша залилось краской смущения. — Нечего ломать здесь комедию. Ступайте с богом и заберите вашего Шуньо. — Потом, обернувшись, он гаркнул на столпившихся женщин и детей: — Убирайтесь отсюда! Это вам не цирк! Сейчас же проваливайте! Пошли вон!

Возле сарайчика остались молодой граф, Надьреви, приказчик и два цыгана.

— Поехали домой, — посмотрев на часы, сказал Андраш учителю; затем, напустив на себя строгий вид, обратился к цыганам: — Уходите. Можете забрать вашего Шуньо, но предупредите его, чтобы больше не воровал.

— Шуньо не воровал, — покачал головой молодой цыган.

— Вы, приятель, слишком много болтаете языком, — бросил на него раздраженный взгляд Андраш. — Еще не крал, но хотел украсть. Его поймали с поличным.

— Пустяки. За это нельзя привязать человека к лошади. Мы тоже люди.

— Идите же, идите.

— К кому нам обратиться с жалобой? Кто нас рассудит?

— Это уж ваше дело.

— Мы пойдем в жандармерию и в суд.

— Идите, куда хотите. Донесите на виновника. Вот его имя, пожалуйста: Барнабаш Крофи, приказчик в имении. Пожалуйста. А здесь вам больше нечего делать.

— И донесем, — сказал напоследок старик цыган. — Мы донесем. Пойдем к начальнику жандармерии.

— Не болтай зря, — одернул его молодой цыган. — Что толку нам куда-нибудь обращаться? Ты же видишь. — Он бросил уничтожающий взгляд на приказчика и погрозил ему пальцем: — Но за это… — Он не договорил.

К усадьбе лошади шли шагом. Андраш и Надьреви обсуждали случай с цыганом.

— Я же говорю, ужасный негодяй этот Крофи, — кипел негодованием учитель.

— Когда-нибудь он поплатится, — сохранял полное спокойствие Андраш. — Найдется разбойник, который всадит в него нож. В нашем краю встречаются такие человеколюбцы. — И он лукаво улыбнулся.

— А как он врал! Как извивался! На щекотливые вопросы вовсе не отвечал. Отъявленный негодяй!

— Видите, меня ему не удалось провести. Услышав во дворе стоны, я сразу понял, что господин Крофи опять сотворил какое-нибудь свинство.

— Свинство! Слишком мягко сказано. Скорей, наверно, вопиющую, возмутительную подлость. Так жестоко поступить с человеком! Даже если это цыган. Я говорю это, конечно, лишь принимая во внимание, что, по мнению некоторых, человек человеку — рознь.

— Не хотел бы я оказаться в его шкуре. Он струсил. Осип даже. Вы еще не слыхали, как он орет на батраков. Смех берет, на него глядя. Карлик и с таким пронзительным голосом!

— Негодяй, подлец, крикун проклятый. Разумеется, он кричит, раз ему позволяют.

— Он кричит, наверно, именно потому, что маленького роста. Если бы пищал, то его бы не боялись.

— А почему его должны бояться?

Не ответив на этот вопрос, Андраш довольно добродушно продолжал говорить о приказчике:

— Посмотрели бы вы на него, когда он объясняется с моим отцом. Укорачивается сантиметров на десять, крякает, и голос у него становится тонкий, как у больного каплуна. Не очень-то он умеет кукарекать.

— Негодяй, убийца.