Избранное

Начиная с этой минуты полицейские действуют энергично и до конца картины на глазах крестьян и на наших глазах разрубят, разрежут и раздерут весь аэростат, разрушат светлый храм, упакуют все в большие тюки и оголят сцену, показав нам, как жалка и безобразна жизнь за пределами оболочки небесного гиганта. Последним будет снято полотнище, за которым каждый из совершивших полет получает в назидание по десять плетей.

У н т е р. А ты кто такой, что больно много разговариваешь?

У ч и т е л ь  К и р о. Учитель я в Аврамовых Хуторах. Вся моя жизнь в этих хуторах прошла, состарился я тут, поглупел — видно, совсем в детство впал на старости лет. Потому что как же еще, господин унтер, могу я объяснить эту нашу несчастную попытку подняться в небо, где мы души умерших повстречали и даже ангелов? Или поглупели мы все, или все в детство впали! А как же иначе, раз мы за любой летучей идеей устремляемся! Но власти не спрашивают, поглупел ли ты или впал в детство, власти прописывают тебе десять плетей, потому что за все на этом свете надо платить. Тот, кто летает, тот и падает, господин унтер! Гравитацию не так легко преодолеть.

У н т е р. Хватит. Чтоб я этого свихнувшегося учителя больше не видал! Вон! Вон!

Входит один из полицейских, уводивших Укротителя, и сквозь разрез, сделанный саблей, выводит учителя Киро.

П е т у ш о к. И я заплатил, господин унтер. А как же!

У н т е р. А тебя каким ветром принесло? Ты откуда взялся?

П е т у ш о к. Сверху! Я тоже сверху взялся. А заплатил вот этой вот ногой, мне ногу в колене перебило. Нет того, чтоб пяткой удариться, или щиколоткой, или другим каким местом, а я коленом ударился, самой чашечкой, так что теперь и не согнуть. Хуже не придумаешь!

У н т е р. Как тебя звать?

П е т у ш о к. Вроде Илией… Нет, погоди!.. Кажись, Цветко меня звать.

У н т е р. Как это так? То Илия, то Цветко! Ты что, имени своего не знаешь?

П е т у ш о к. Знаю, господин унтер, как не знать! Когда я мальчонкой был, меня Петушком звали, потому как я кукарекать любил. Отец у меня кузнецом был, и я, когда мехи раздувал, всегда кукарекал. Потом, когда отец помер и я сам к наковальне встал, меня Петухом начали звать, хоть я уже и не так часто кукарекал, а кукарекать мои детишки стали. Потом Диким Петухом меня прозвали, потом — Кукареку, и только жена так все Петушком и кличет.

У н т е р. Ты что, за идиота меня принимаешь? Православное-то имя есть у тебя? В церкви тебя крестили?

П е т у ш о к. Крестили, а как же! Мы все тут православные с незапамятных времен, и имена у нас православные, и Богородицу мы чтим, и, когда отец помер, ангел его под мышкой унес. И на государство мы пожаловаться не можем, оно нас уважает и каждому по имени выдало.

У н т е р. Государство ни одного своего подданного без имени не оставляет. Самому завалящему подданному все равно имя дает. Держава — это не что-нибудь, неужели ты думаешь, что держава кого без имени оставит?

П е т у ш о к. Мыслимое ли дело, господин унтер! Что правда, то правда, государство нас всех уважило, это уж как есть. Но мы-то люди бедные, вот и трудно нам детей своих крестить. Коли дите зимой родится, тут такие сугробы наметает, что никак с младенцем не проберешься, чтоб окрестить его в церкви либо в общине записать. У нас и церковь далеко, и община далеко, а царь еще дальше! А ежели летом дите родится, так летом работы сколько, господин унтер! Где уж там младенца в церковь тащить. Вот так мы с года на год откладываем да и забываем имя дать, однако же государство не забывает. Собирает нас государство и начинает имена раздавать. Братья, зятья, шурья, женщины, дети — всем дает подобающие имена, даже теще и той дали подобающее имя, хоть она и не в Аврамовых Хуторах живет, а совсем в другом месте. Но тогда она у нас оказалась, потому как приехала пупки вправлять — она пупки больно ловко вправляет, господин унтер, — так вот, она приехала пупки вправлять, а тут как раз и стали имена раздавать, и ей тоже дали и еще объяснили: коли дают имена, значит, всем надо давать, и неважно, кто откуда родом, все мы православные и все меж собой равны. Так вот всем имена и раздали.

У н т е р. Понимаю. Вовремя не записываетесь, ни в каких списках не числитесь, так вы небось и в армии не служите? Анонимно живете, значит, нелегально, так, что ли?

П е т у ш о к. А как же! Отца моего в армию взяли, когда ему сорок пять лет стукнуло, вместе с моим старшим братом, на пару новобранцами пошли. Государство, может, и не спешит, но забыть не забывает!