Избранное

Не стоит напоминать, что для незаконной любви обязательны два условия: чтобы любовница была красивее жены и по крайней мере лет на десять ее моложе. Иначе, как выражается один из наших сослуживцев, незачем и огород городить. А если верно, что долголетний брак — не что иное, как взаимообмен дурным настроением днем и дурными запахами ночью, то огород, безусловно, городить стоит. Дафи была красивой, даже чересчур красивой. Может, по наивности, а может, из-за отсутствия тщеславия она как бы не сознавала своей красоты, никогда не кокетничала, и это придавало ей особое очарование. Очарование не всегда бросается в глаза, люди падки на все кричащее, вычурное, и я могу поклясться, что, хотя все считали Дафи «нашей красоткой», никто, кроме меня, не чувствовал ее очарования. Я даже подозреваю, что наш шеф, втайне гордясь красивой любовницей, и не догадывался о ее очаровании. В красоте, позвольте заметить, вообще есть какая-то назойливость, самодовольство, даже что-то эгоистическое по отношению к другим, не столь привлекательным, или в лучшем случае — невольная нескромность. А очарование… О, это совсем другое дело! Здесь и изящество, и простота, и одухотворенность, и какое-то волшебство, передающееся и людям, и даже предметам, с которыми оно соприкасается; без него красота безлика и мертва. Как большинство красивых женщин, Дафи не блистала бог знает каким умом и окончила только техникум, но ведь и статуи Фидия и Микеланджело, и портреты великих живописцев не блещут ни умом, ни образованностью, а человечество все равно не перестает ими восхищаться.

Как бы то ни было, но директор втрескался по уши, и один только бог знает, утонул бы он в бушующем море любви или благоразумно выплыл бы обратно к семейному берегу. Человек в таком положении и счастлив, и одновременно несчастен, да к тому же еще и смешон, потому что старается скрыть и то и другое. Что же касается Маврова, то здесь и невооруженным глазом было видно, что с ним стряслось. Когда он сошелся с Дафи, ему было лет сорок пять или, перефразируя Данте, он давно уже «земную жизнь прошел до половины». Мы, мужчины, этот возраст себе в утешение называем «зрелым», вкладывая в эти слова недвусмысленный намек.

Влюбившись, Мавров решил помолодеть. В первую очередь он взялся за ликвидацию брюшка — а то, чтобы завязать шнурки, ему приходилось ставить ногу на стул или на поребрик тротуара, если это происходило на улице; потом он укоротил баки до минимума, пытаясь состричь пробивающуюся на висках седину; стал делать массаж лица и предпринял еще целый ряд подобных мер. Так как он не мог объяснить домашним, зачем он все это делает, откуда этот внезапный приступ суетности, то его служебный кабинет превратился в нечто среднее между спортивным залом и косметическим салоном. Теперь он являлся за час до начала работы, поднимал гири, растягивал какую-то пружину и делал гимнастику. А если я открою секрет, что он был на добрых двадцать лет старше Дафи, то вы сможете представить, какие ему потребовались титанические усилия, чтобы сократить эту разницу, какое это было верчение и пыхтение на ковре директорского кабинета. И все же меньше чем за два месяца ему удалось сбросить с себя целое десятилетие в виде лишних, а может быть, и совсем не лишних килограммов. Но от всех этих мер вряд ли была бы какая-нибудь польза, не посади он себя на строжайшую диету. В сущности, шеф объявил голодовку во имя любви, и в результате даже я, ближайший советник и школьный товарищ, перестал его узнавать на расстоянии дальше двадцати метров. Любовь поистине творит чудеса, и коллектив нашего предприятия воочию в этом убедился.

Говорят, обманутый муж последним узнает о своем позоре. Возможно, раньше так оно и было, но в наше время, столь богатое средствами массовой информации, он об этом узнает если не первым, то в худшем случае вторым или третьим. Станиш, так звали мужа Дафи, узнал об измене жены в тот день, когда ее перевели на более легкую работу и когда сама она и не помышляла об измене. Анонимные доброжелатели и на этот раз зорко бдели на своем ответственном посту.