Избранное

Штефан уже заснул, и старуха не стала его будить. Потихоньку развела в плите огонь, привернула фитиль и тоже в хлев пошла.

Зузка приготовила подойники и села доить, когда молча вошла старая Цедилкова. Было это на нее не похоже, и Зузка насторожилась, не по себе ей стало. Она б сама заговорила, да не знала, с чего начать. Видно, что-то хозяйка знает, да что и от кого?

Старуха тоже стала доить.

Наконец Зузка надумала, как разговор завести.

— Как спали, тетушка?

— Чего спрашивать-то, сама знаешь, — резко и громко ответила та.

Зузка покраснела, растерялась.

— А что, или случилось что? — неуверенно спросила снова.

— Ишь святая простота. А целоваться с чужим парнем уже научилась.

Зузка прямо ослепла и оглохла от изумления. Заплетающимся языком, однако, она отважилась спросить:

— А кто же вам про это?..

— Кто видел, тот и сказал. Тьфу, целоваться, да еще на дороге, — прибавила старая, не найдя, чем бы еще попрекнуть.

«Эх, ночью, когда Штефко, сердечный, сам не свой домой прибежал, я б тебя еще и не так отчитала». А сейчас в голове у нее все перепуталось, не знает, чем и пронять.

Зузка поняла, что их с Самко видели этой ночью, но еще не знала она, кто старухе поспешил донести.

— Что тебе хозяин наш, ты выше метишь. Ну, ну… — И, помолчав, добавила: — Однако до старосты все одно не дотянется.

Зузка не нашлась, что ответить, когда поняла, на что старая намекает. Того не понимала Цедилкова, что Штефко против Самко никак не смотрелся. Что статью, что повадкой, что речами.

Опять же — Самко ее суженый, а Штефко тут ни при чем.

Подоили они и пошли на кухню процедить и разлить молоко.

Как бабка дверью скрипнула, Штефан проснулся и встал.

Следом вошла Зузка.

Взгляды их встретились, но слова ни один не проронил.

Перед взглядом Штефана словно встала картина, увиденная этой ночью, а Зузка хоть и задумала не замечать его, не слушать, все же очень смутилась и не находила себе места.

А чего, спрашивается, стыдилась? Ведь она ему слова не давала, нет.

Он никогда ничего такого не говорил ей, и она ему ни намеком, ни словом не высказывала своего расположения, хотя, конечно, видела, что нравится ему.

Для любви ведь этого мало. К тому же она давно об одном только Самко думала.

— Ну что, наплясалась? — наконец подал-таки голос Штефко.

— Ага, — коротко отвечала Зузка.

— С Самко старостовым? — повысил тот голос на последнем слове.

Зузку это задело. Она и с другими танцевала, не все с ним. Охотнее всего, правда, с Самко, но это уж ее дело, тут никто ей не указ.

— Кто звал, с тем и танцевала. И с ним тоже.

— Ладно, не отпирайся, — когда другие звали — не больно-то ты хотела идти, злилась. Нравится, так и скажи, и дело с концом.

— А хоть бы и нравился! — резко ответила Зузка.

— Само собой, кого парень поцелует, та и суженая ему, — торопливо проговорил Штефан, стоя посреди избы с таким видом, будто отец он ей, а не хозяин.

— Так знай, если хочешь, да, его суженая, — разозлил Зузку этот допрос. — Ты-то о чем печалишься?

Догадалась она, что это Штефко их видел.

Он и не отпирался.

— Печалился, а теперь уж нет. Бог с ним, пускай тебе достается, я тоже женюсь когда-никогда, — с трудом выговорил он последние слова.

Бабка Цедилкова, управившись с молоком, вошла в избу, где топтался Штефан, то собираясь во двор выйти, то снова вступая в разговор.

Зузка хлопотала возле плиты, подкладывала дрова, ставила горшки.

— Никак, ты у нас еще и старостихой заделаешься, что тебе Штефан Врана, так ведь, Штефко? — снова принялась допекать Зузку старуха.

Зузка расплакалась и сказала без обиняков, что коли какая задумка у них со Штефаном насчет нее была, так могли ей о том сказать. («Все равно не пошла б я за него», — подумала про себя Зузка.) А сейчас, когда счастье ждет ее на стороне, чего ж насмехаться.

— Да я что, я ничего… Не стану я больше… Оставьте и вы ее, бабушка, — смягчившись, заговорил Штефан.

Тронули его Зузкины слезы, да и права она — раньше им надо было думать.

— Дай тебе, господи, да больно далеко вы зашли, вот ведь что худо, — не преминула добавить старуха.

И тут в избу вошел Самко.

Зузка вздрогнула, не зная, что и делать: то ли убежать, то ли остаться. Ей и в голову не могло прийти, что Самко заявится. Щеки у нее пылали, сердце от страха сжималось: видно, дома у него неладно, да и здесь что-то еще будет?

Но обошлось мирно.

Штефко пожал протянутую руку, и старуха Цедилкова с гостем поздоровалась, но дивилась только — чего это он в такую рань?

— Из дома я, бабушка. Да с наказом больше не возвращаться… — проговорил Самко с горечью в голосе и рассказал о том, что дома стряслось.

Цедилкова и Штефан пожалели его, чего греха таить, не очень-то от души.

А Зузка разрыдалась так, что вся слезами изошла, пока Самко к ней не подошел, стал уговаривать, чтоб не боялась она, что слово свое он сдержит, господь — свидетель.

— А сам-то ты куда денешься? — воскликнула Зузка.

— Обо мне не печалься. Прокормлюсь, на себя заработаю, а там вскорости и наш император на довольствие возьмет. Об одном прошу тебя, Штефко, да вас, бабушка, — обернулся он к ним, — не обижайте вы ее. Покамест ты для нее был справедливым хозяином…