Избранное

Самко ведь теперь и стирал себе сам, а переодеться-то было не во что. А костюм его, хоть и праздничный был, за работой с деревом, да на нарах пообтрепался.

— Чего слова попусту тратить, — ничего не выйдет, это б и вам и отцу перемениться надо было б. Сказал — не пойду, и это мое последнее слово.

— Помогай тебе бог, как и ты нам эти два месяца, — угрожающе заключила старостиха и ушла.

— Самко, может, сходил бы? А там видно было б… — промолвила Зузка.

— Чего ж видно? Хорошего от них ждать нечего, и так натерпелся, а пойду — и того хуже будет.

— А все из-за меня, — вздохнула Зузка.

— Из-за тебя, счастье ты мое, — схватил ее за руку Самко, — да я в огонь и в воду за тебя пойду, но в обиду не дам ни злым людям, ни родне моей, — и расцеловал Зузку в обе щеки.

Ближе к вечеру пошла Зузка к скотине, чтоб хозяев хоть этим ублажить. Ей еще надо было ряднину подрубать, а ведь она от полудня с Самко была, ни стежка и не сделала.

Самко пошел тропкой вдоль ручья. Снега у тропинки уже не было, стаял.

Не успела Зузка коровам, овцам корм задать да напоить, и хозяева вернулись, Штефан с Цедилковой.

— Ну, вот, — начала бабка, — наш-то Штефко хоть сейчас жениться может.

— Не мучайте меня, дай бог, пускай женится, — ответила Зузка и еще что-то добавила, старуха и примолкла.

Штефан рта не раскрывал, все курил, к вину-то не привык, бедолага, а подносили ведь много…

Пока Зузка доила, Самко дожидался на дворе.

Потом вышли они за околицу, а вернувшись с темнотой, за домом дождались полночи и прокрались к Зузке в каморку.

Чтобы Самко не проспал, говорили до утра. А едва забрезжил рассвет, собрался Самко уходить:

— С богом, вечером опять забегу на часок-другой, жди!

— Приходи, Самко, приходи, — Зузка тихонько прикрыла дверь и только тогда ненадолго прикорнула.

IX

Сенокос!

Солнышко едва задремлет — и снова уже из-за леса поднимается. А погода! Разве тут дома усидишь?

Луга оживают, вся деревня там. До́ма только старые, да малые, да больные.

Шум, песни, крики не умолкают ни днем, ни ночью.

Вечером глянешь с холма — сотни огней перед тобой, это косари в поле ночуют, чтоб поутру, по росе, пока солнышко не припекает, приняться за дело, ведь

С росой, по рассвету
косьба — лучше нету!

Женщины уже затемно идут домой — надо скотину накормить, да косарям еды, табаку, вина на день припасти.

А вон кто-то бежит, да не тропинкой, а через кусты боярышника, по камням, по воде, поспешает в деревню. И свету ему не надобно. Пока другие спать укладываются, соберется быстро, а часа через два-три, все еще только первые сны видят, он уже обратно тут как тут.

Повалится и уснет, утром не добудишься.

Да это ж наш Самко, ну и другие парни, что прошлой ночью кто перышко со шляпы, кто платочек, кто колечко, а кто и стыд позабывши, этой ночью у суженой искали, да и на другую ночь снова собрались идти.

Как и многие другие поденщики, бросил Самко лесопилку и пришел в деревню косарем наниматься.

Многие его к себе зазывали, косарь он был отменный, а ведь в горячую пору и худому рады.

Стариков и тех зовут, о молодых и говорить нечего…

Зузка уговорила его таки не сразу на службу идти, а погодя, со всеми вместе.

Сперва покосит, потом сено будет свозить, чтоб на дорогу кое-каких деньжат скопить. Многие хозяева Самко ввали.

Позвал его и Штефан.

Самко с радостью согласился, ведь целых четыре дня с Зузкой рядом будет. И они веселились, пели, смеялись. Бывало, кричит ей:

Эй, поди-ка, Зузка, к нам,
женишка тебе отдам!

А Зузка откликалась во весь голос:

Отдавай, коль пригласил:
дольше ждать его нет сил!

Ну а вечером старая Цедилкова звала:

— Холодно ночью, пошли домой, — и все вместе отправлялись в деревню.

Штефко взял за руку Аничку Мургашову (мы ее уже раз вспоминали), Самко Зузку свою, и другие тоже парочками.

И вдовцы, и вдовушки, и невесты — все веселые, со смехом, с песнями и криком брели домой.

Добрую сотню песен по дороге перепели, а как в деревню вошли, да с домом лесника поравнялись, не могли пройти мимо без шуточной:

Я косила
на лугу, на облоге,
вдруг лесник — старый бабник,
чтоб сломать ему ноги!..[5]

Около школы завели стародавнюю, с намеком:

…та-ра-ра-ра,
та-ра-ра…

— А дальше надо посвистеть, — крикнула одна, в остальные захохотали. Перед домом священника спели ту же самую, только один куплет задом наперед.

Подходили к дому старосты.

Самко свернул в проулок, чтоб не идти мимо отцовского дома, ведь отец давно уж грозился, что огреет, да так, что Самко и не увидит — кто. Чего лезть на рожон, когда и без того обойтись можно.

Так вот и проходили день за днем на сенокосе. Лишь в непогоду утихала деревня на день-другой, люди хоть отдыхали.

Но, как говорят, каравай большой, да и тот по куску съедается.

Лето проходило, и стали рекруты дни считать, сколько еще дома побыть осталось.