«Дорогой сын наш! Я, отец твой, тебе пишу и от имени матери тоже, что расквитался господь бог с этой проклятой Пастушкой. Ублюдка своего она обварила, помер он, она еще, как тень, среди людей бродит, да, видно, долго не протянет, а ты освободишься. Ведь понял ты уже, думаю, с кем связался на посмешище себе, и нам, и всей родне нашей. Так что теперь, когда развязался ты с той голью перекатной, пишу тебе я, отец твой, и мать твоя, что, если бог даст, и приедешь летом, как нам говорили, в Кошице, так пишу я тебе, чтоб ты к нам зашел. Мы уж на тебя гневаться не будем. Ведь бросишь же ты теперь эту Пастушку, коли уже вас ничего не связывает, и говорю тебе еще, что она и так тебя не дождется, помрет до лета. С поклоном, отец твой и мать… Новости у нас такие… Твои родители
На десятый день получили они от Самко ответ. Вот он:
«Отец и мать мои! Поспешили вы радоваться, что сейчас, когда ребенок наш умер, брошу я Пастушку, вами проклятую. Однако ошиблись. Жив ребенок или нет, да хоть бы не связывала нас с ней любовь, но долг связывает. Я от нее до смерти не отступлюсь, не могу и не хочу. И на вас удивляюсь, что нет у вас ни капли жалости, ни совести и что меня, того, кто ее обесчестил, здоровья лишил, бедствовать вынудил, еще и бросить ее заставляете. Пока жив, любовь и жалость к ней сохраню, а на что вы меня толкаете, никогда не исполню. О чем вам сообщает сын ваш
Но пока шло письмо от Самко, разносили змеиные языки по деревне слухи, они и до Зузки дошли, будто, раз помер ребенок, не хочет Самко больше с Зузкой знаться.
Шли эти слухи, правда, из дома старосты. Они думали, мол, Самко с отцом помирится, а Зузку из сердца выкинет.
Самко же, будто кто его надоумил, вместе с письмом родителям и Зузке утешительную весточку послал.
Зузка ему верила, эта вера ей силы прибавляла, так что выкарабкалась она кое-как из своей болезни.
Опять в услуженье пошла, а чтоб оставили ее в покое, в город подалась.
Правда, пришлось ей там и по ночам работать, и воду на третий этаж таскать, вот ее болезнь снова и разыгралась.
Одни поговаривали, что не долечилась, другие, будто чахотка у нее.
Штефан на другую весну женился. Выбрал себе, или без него ему выбрали Аничку Мургашову. Довольна была старуха Цедилкова, что его на ум наставила, и приготовилась уже в любое время господу богу душу отдать.
Прошло два года.
Наступила зима.
Летом Самко к Зузке приезжал и почти не узнал ее.
Высохла вся, а от былой красоты ее только волосы одни и остались. Не успели они за сутки всласть наплакаться да наговориться. Да и было о чем.
Пообещали хранить любовь вечную, «до гроба», и отправился Самко опять в Боснию.
Пишет ей каждую неделю, а то и чаще.
Домой не заходил, да и не пойдет, видно.
В деревне уже и забыли про Зузку, и если случится кому ее встретить, расскажет потом, что жива покамест.
Не померла? Ведь они осенью собирались пожениться, так, может, еще успеют?
«Эхе-хе, чахотка, она такая».
Хозяйка все в больницу ее посылает, да Зузка о том и слышать не хочет. Любовь к Самко ей силы придает, ведь еще позавчера писал он ей:
«Клятву свою, что тебе дал, сдержу, хоть бы и все вокруг на нас ополчились. Навеки твой. Самко».
Но другое их разлучит. Вот уж больше года, как Зузка одной ногой в могиле, и думается мне, невеселая у них будет свадьба, не в церкви, а на божьей ниве, и без жениха.
«Эхе-хе, чахотка, она такая».
А тогда уж придет покой и в дом к старосте.