Избранное

«Отныне мост более не гипотеза, основа его заложена, и тем самым освящен великий принцип, ибо первое столкновение наших институций с извечным правом заложило наипервейший камень гражданского равноправия».

И повторяет свой маневр: вновь намеревается превратить Сечени в недвижный памятник. В свое время Кошут провозгласил его величайшим из венгров, теперь же он предлагает назвать мост именем Сечени. Однако Сечени пока еще достаточно подвижен, его не загипсуешь в статую. Но если инициаторская и организаторская деятельность Сечени не прекратилась, все же отныне мост был бы сооружен и без его участия, хотя, согласен, дело пошло бы хуже. Цель, которую Сечени поставил перед собой, была осуществлена.

Кошут все решительнее одерживает верх над своим противником, оттесняя на задний план Сечени с его реформаторскими устремлениями. Однако главная беда не в том, что он теснит Сечени и задевает его тщеславие, а в том, что Сечени тем самым оказывается притиснут к Габсбургской монархии, к Меттерниху, к реакции. Правда, Сечени остается политиком-реформатором, но реформа мыслится им в придворных масштабах и вписанной в формулу Габсбургской империи. И вот по поручению венского двора он берется за регулировку Тисы, получает государственный пост и принимает его, а к лету 1845-го дело доходит до того, что в Пеште его карету забрасывают грязью. Увы, времена меняются очень быстро… Тем более что теперь деятельность Сечени в основном сводится к борьбе против Кошута и Лайоша Баттяни. Кошут пока еще не прочь заключить с Сечени союз, поскольку он тоже весьма далек от идеи полной независимости Венгрии.

Кошут — вот уже в который раз — желает примириться с Сечени. В 1845-м он даже посещает его на дому, но Сечени, отбросив в сторону всякие тактические уловки, открыто заявляет противнику:

— Вас надобно либо утилизировать (то бишь использовать в интересах Габсбургской монархии), либо повесить.

Разумеется, Кошут делает это заявление достоянием гласности. Сечени на страницах дневника досадует:

«Кошут коварным и недостойным образом воспользовался моей откровенностью. Но не сумел провести меня».

Отношения Сечени с Меттернихом становятся все более близкими и доверительными. Он забывает — если, конечно, Мелани знала об этом факте и передала ему, — что двадцать лет назад Меттерних собирался «утилизировать» его самого… А теперь он сносит поучения Меттерниха:

— Венгрия находится во втором периоде революции…

Князь различает три периода революции. Первый «легко излечим», третий «неизлечим вообще». Второй период, который Венгрия якобы переживает в 1845 году, по единодушному мнению Меттерниха и Сечени, опасен, но пока еще «излечим»…

С 1834 года, то есть с момента своей женитьбы, Сечени не выезжает за границу. Он все чаще бывает в доме Меттернихов, наведываясь к самому князю и главным образом к Мелани, которая все еще тянется к предмету своей первой любви и по-прежнему охотно вспоминает давно минувшие дни, когда ей хотелось стать женою Сечени… «Бедняжка Мелани: Elle commence à lire La nouvelle Héloïse»…

Однако заграница, куда даже сейчас, в эпоху телевидения, информация проникает несколько запоздало, все еще считает Сечени вождем венгерского прогресса. Так, например, Ричард Кобден[74] в 1847 году, памятуя о былой славе Сечени, ему лично шлет свою новую книгу. Неужели этот знаменитый проповедник буржуазного либерализма и свободной торговли ошибся? Нет, не совсем ошибся, ибо Сечени так и не стал для Меттерниха совсем своим человеком.

А мост между тем строится — прочный, красивый. Даже автор проекта Терни Кларк становится в деле вторым лицом; главная фигура теперь — молодой Адам Кларк, руководитель строительства.

В 1835-м Джон Пейджет наблюдал, как по Дунаю скользила легкая четырехвесельная лодка, и с первого взгляда было видно, что смастерили ее в Лондоне. Лодка эта «принадлежала Иштвану Сечени; сам граф и его приятели сидели на веслах». Но в марте 1843-го Сечени отмечает в дневнике:

«В регате — на лодке под названием «Бела» — побеждает Кларк».