Избранное

— Это неправда, — прозвучал ее мягкий голос. — Я лучше всех знаю, какой он, Тоадер. Он не потерпит несправедливости, а за правду жизнь отдаст. Справедливость, она требует, чтобы эти люди заплатили за свои грехи. Если дорога вам справедливость и верите вы в нее, то не можете поступить по-другому… надо их исключить.

Только сейчас София взглянула в глаза своему мужу. Увидела, как они вспыхнули от удивления и признательности. И поняла, что час ее счастья и успокоения пришел и счастью этому не будет конца. И, обессилев, села на свое место, вытерев рукавом лоб.

Снова голосовали. Считая поднятые руки, Ирина дрожала от волнения — теперь их стало больше, чем при предыдущем голосовании. Подняли руки даже родственники Пэтру. Голосовала и родня Боблетека. Не хватало трех голосов, чтобы принять решение об исключении кулаков из коллективного хозяйства. И тогда Тоадер предложил прервать собрание и продолжить его на следующий день. Предложение было принято. Тоадер попросил остаться коммунистов и членов правления, чтобы договориться, что же делать дальше. Не остался только Викентие — ушел раньше.

Если бы кто-нибудь из оставшихся вздумал посмотреть, что делается на улице, то увидел бы, как Флоаря стоит на развилке дорог и горячо молит: «Не ходи туда, Корнел, дорогой мой. О, господи, господи!» — увидел бы, как Корнел прошел мимо матери, не обернувшись, и присоединился к группе людей, среди которых можно было узнать Иона Боблетека с сыновьями, дочерьми и женой и Иоакима Пэтру.

— В это дело я вмешиваться не буду, — говорил Пэтру.

— А что будешь делать? Ждать сложа руки, когда тебя вышвырнут на дорогу?

— Может, и не вышвырнут. Разве не видал, что у них голосов не хватает?

— Завтра хватит, не беспокойся. Зачем, думаешь, Тоадер всех оставил? Что-нибудь придумают. Не видал разве, как он всем головы забил своей проповедью?

— Все равно мешаться не буду.

— Боишься?

— Боюсь!

— Брось ты его, дядя Ион, — сказал Корнел Боблетеку. — Только прикажи, чтобы язык за зубами держал.

— Пусть только попробует вякнуть.

Разошлись, не попрощавшись.

Корнел проскользнул вслед за Боблетеком к нему в дом. Заперев дверь в сени, они опустили занавески.

Иоаким Пэтру стал подниматься на холм по улочке, которая вовсе не вела к его дому.

Все Колчериу и Молдованы опять собрались в доме у Герасима.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

На следующий день продолжить собрание не удалось.

В пять часов утра коммунисты и члены правления все еще совещались. В помещении было полно дыму. Лица у всех стали бледными, глаза покраснели, веки припухли, голоса охрипли. Иосиф Мурэшан задремал возле печки, свесив голову на грудь. Его широкое, расплывшееся лицо покрылось испариной. Давно пора было разойтись, но Тоадер непрерывно твердил:

— Нужно еще подумать. Правда на нашей стороне.

Ирина, которой все-таки хотелось спасти Флоарю, предложила вычеркнуть ее из списка, тогда все Колчериу, которые до сих пор воздерживались, поднимут руки, а это Означало бы тридцать лишних голосов. Но Тоадер воспротивился:

— Тогда родня Боблетека потребует, чтобы вычеркнули Иона. И родня Пэтру тоже. И завтра к вечеру мы окажемся на том же месте, что и сегодня, — возразил Тоадер и заявил: — Пойду поговорю с Герасимом.

— Что ты ему скажешь? — спросил Филон Герман. — Он же упрям как камень.

— Пока не знаю. Там посмотрю. Упрямство у него твердокаменное, да человек он порядочный.

— Не уверен я, что у тебя получится.

— И я не уверен, но идти нужно.

— Поставим на голосование всех по очереди, — предложил Пэнчушу. — Одного за другим. Тогда родственники каждого будут голосовать против других.

После часового обсуждения Тоадер устало покачал головой:

— Нельзя так. Вроде обмана получится. Мы не можем так поступать. Мы должны доверять людям. Не может быть, чтобы мы их не убедили.

Но как убеждать, когда голова налита свинцовой тяжестью и мысли стоят, как незаведенные часы? Окна, через которые в недоумении смотрела на них темная ночь, вдруг засветились ярким светом.

— Заря уж занимается, — сказал кто-то.

— Горит! — закричал Хурдук, и усталость их как рукой сняло.

Словно крик отчаяния, долетел до них из темноты звук железного била.

— Овчарня! — воскликнул Хурдук и, нахлобучив шапку, бросился к двери, прокричав на ходу: — Тоадер, собирай людей! Пусть тащат ведра и одеяла!

Тоадер, окинув взглядом своих встревоженных товарищей, неторопливо распорядился. Голос его звучал сурово:

— Мэриан! Быстро запрягай лошадей. Бери насос и топоры, вези их туда. Дядя Филон, — на верхнюю улицу. Женщины, за одеялами, мужчины, — с ведрами. Прихватить багры. Ты, Пэнчушу, — на нижнюю улицу. Ирина и Сыву, — по главной: одна — вправо, другой — влево. Бегом!

Людей словно ветром сдуло. Сам Тоадер бросился к овечьему загону. Проснувшийся Иосиф Мурэшан все с любопытством выслушал, но не удивился, что Тоадер даже не обратил на него внимания, будто его и вовсе не было. Когда комната опустела, вышел на улицу и Мурэшан, медленно, будто нехотя, поплелся к овчарне.