Избранное

— Кое-что знаю, да не так, как нужно. Пойду еще получусь. — И, обратив все в шутку, шепнул на ухо Марии: — Хочу стать попом!

Мария испуганно хихикнула, заслоняя рот рукой:

— Да что это ты мелешь, человече? А меня одну оставляешь?

— Идем вместе.

И она тоже пошла.

* * *

Ане казалось, что клуб — это смертельно больной человек, который дотягивает свои последние дни, и ее охватывала безграничная жалость. Даже на работу в госхоз она ходила всего два-три раза в неделю, иначе у нее не хватило бы времени обходить дома с группой агитаторов, подготавливать репетиции, читать людям газеты. Но ей казалось, что вся деревня снова катится вниз, откуда Ана так старалась ее вытащить.

Прошел апрель, наступил май. Первомайский праздник получился убогим, и когда он окончился, Ана заперлась у себя дома и плакала, как ребенок. Чтобы выступить на смотре самодеятельности, который проходил теперь в Брецке, в танцевальный кружок пришлось включить Саву Макавея и Марию. И, словно желая искупить свои недавние колебания, Саву танцевал, доказав молодежи, что пожилой человек — это еще не старик.

В Брецке осиротевший и уменьшившийся танцевальный кружок Нимы должен был встретиться с известными плясунами из Ходака и Сэкала. А у них было всего четыре пары, и то две из них — люди на возрасте, прожившие несладкую жизнь.

И танцевали они отчаянно, как будто их жизнь и жизнь длинной вереницы их детей и внуков зависела от этих танцев; как одержимые, как люди, судьба которых и счастье висят на волоске, танцевали они. Лучшие, прославленные мастера инвыртиты и кэлушера признали себя побежденными.

Они победили. Но что толку? Клуб разваливался, и казалось, что все старания Аны с активистами тратились впустую. Люди будто забыли о прекрасных мгновениях, пережитых в клубе, и оставались глухи к уговорам.

Но из всех этих волнений, из этого непрерывного хождения из дома в дом и на поле с одной полосы на другую с газетами или брошюрами у Аны родилась замечательная идея. После того как Ана обдумала ее и так и этак, со всех сторон, она поделилась с Ионом Чикулуй:

— Баде Ион, сейчас полевые работы, людей собрать трудно. Так мы сами к ним пойдем. Соберем двух-трех где-нибудь у соседа. Сегодня в одном доме, завтра — в другом, за три дня, глядишь, почти всех охватили, потом опять начнем с первых.

— Прекрасная мысль. Так можно организовать и коллективные чтения в поле.

— Конечно.

Организовали три группы: Ана с Мариукой, Симион Пантя и Ион Чикулуй, Макавей и Штефан Ионеску.

Серафима Мэлай отказалась вести кружок — ей, мол, нужно готовить ребятишек к экзаменам, ей передохнуть некогда, а здоровье не позволяет ей не спать по ночам. И очень была довольна, что кружок по ликвидации неграмотности, собиравшийся в клубе, рассыпается. Но Ион Чикулуй договорился с учителем из Кэрпиниша, чтобы тот приходил два раза в неделю и занимался с клубным кружком. Распределили и дома и людей, и Ион Чикулуй мог отдать приказ:

— Теперь, товарищи, за дело!

Люди с интересом приняли этот новый порядок. Куда легче заглянуть к соседу на часок-другой, послушать сказку. Всем понравилась прочитанная Аной в первый вечер сказка про Дэнилэ Препеляка[20], обдурившего всех чертей и даже самого сатану. На третий вечер, однако, к общему удивлению, Ана принесла другую книгу, тетрадки, как в школе, резинку и карандаш. Опять начался торг, начинать или не начинать учиться грамоте.

— Хорошо, если не хотите, я сама всем прочитаю, что написано здесь наверху, и вы увидите, как это просто.

Она прочитала:

— Сад. Мост. Дом.

И на рисунках все увидели сад, мост и дом.

— Вот ведь, черт побери, — удивился кто-то, придвигаясь поближе. — Так там и написано — дом? Тогда вроде и не трудно.

А раз так — решили учиться.

Вечер за вечером, и многим в Ниме по ночам стали сниться палочки и крючочки.

Но как-то раз одна из женщин побойчее, рассердившись, что Ана не оставляет ее в покое, с притворным удивлением сказала:

— А Петрю своего чего не учишь? Чего только нас шпыняешь? Боишься, как бы он не стал заведующим?

— Молчи, дуреха, для нашего же добра приходит к нам Ана! — крикнул кто-то. Но люди засмеялись, и Ана не могла забыть этих слов. В тот же вечер, придя домой, она стала уговаривать Петрю. Но Петря оставался непоколебим, как каменная стена.

— Не пойду.

— Петря, дорогой, нужно учиться. Неграмотный человек слеп и глух.

— Не пойду! Я не мальчишка!

— Разве ты не видишь, что другие ходят?

— А я не пойду. Не хочу, чтобы надо мной смеялись.

— Да никто и не будет смеяться, Петря.

— Не пойду! Хочешь, чтобы все видели, что я дурак, а ты умная?

— Петря!

— Хватит с меня. Насмешек только недоставало.

И замолчал. Целую неделю не смотрел на Ану, не ходил с ней в клуб на репетиции. Даже спал не дома, а на сене в коровнике.

Однажды Ана, вернувшись, нашла дверь запертой, ключ на месте, а дом пустым. Сундук был открыт, и вся, даже зимняя, одежда Петри исчезла.

— Боже! Что же это?

А под утро, когда поняла беспощадную правду, бросилась на кровать лицом в подушку и зарыдала навзрыд.

— Петря… Петря…

VIII