Избранное

И чтобы избавиться от дальнейших уговоров, он потихоньку пошел к двери, но по лицу его было видно, что ему совестно и он уже жалеет о своем отказе.

Во всей деревне не набралось достаточного количества людей, чтобы разыграть пьесу, — не со школьниками же ставить! Когда Ион Чикулуй узнал, что в Ниме почти все неграмотные, он набросился на Иоана Попа:

— Видал? Вот она, бюрократия! Затвердил одно: «Отчеты из Нимы хорошие!»

— Так отчеты и были хорошие.

— Отчеты! А ты их проверял?

— Да разве, черт подери, могло мне прийти в голову, что эта барышня может нас так обманывать?

— Вот видишь, оказывается, может. Теперь нужно узнать, зачем она это делала.

— Ведь не нарочно она…

— А ты думаешь, все рады, что крестьяне начинают разбираться, что к чему?

— Кулаки не рады…

— Не только кулаки. Но мы и сами виноваты.

Ана с тревогой посмотрела на них.

— С пьесой-то как быть?

Посоветовались с учителями. Единственный выход — организовать кружок по ликвидации неграмотности. Но как начинать сейчас, в апреле? Учебный год скоро кончится.

— Начнем в апреле, — решил Ион Чикулуй. — В августе устроим экзамены и приступим ко второму году обучения. Организуем особый учебный год для такого особого положения.

Постановку пришлось отложить. В плане Ана записала: «Оказывать помощь по ликвидации неграмотности».

Серафима Мэлай, узнав об этом, была поражена. Она пришла в отчаяние. Но Иоана Попа не просто было растрогать.

— Как ты могла терпеть, чтобы в тысяча девятьсот пятидесятом году у тебя было столько неграмотных?

— Кто бы мог подумать? Я даже представить не могла… После стольких лет самоотверженной борьбы, которую вела партия…

— Ты мне не заливай. Борьба партии, если понимать по-настоящему, — это наша борьба. Это ты заруби себе на носу. А теперь мне ответь только одно, — взгляд Иоана Попа стал злым и пронизывающим, — почему в Ниме до сих пор нет кружка по ликвидации неграмотности? Ведь инструкции ты получала!

— Я не знала, что есть неграмотные.

— Нужно было спросить.

— Я их спрашивала, хотят ли они обучаться грамоте, а они только плечами пожимают, — жалобно вздохнула она. — Как я могла предположить, что они не умеют ни читать, ни писать?

— Значит, плохо спрашивала. Если бы ты болела за их судьбу, то сумела бы спросить как следует. Теперь будь добра, исправляй. Сама виновата. Вот постановление народного совета и дирекции школы в Кэрпинише, которой ты подчинена.

Серафима прочла, высоко подняв тонкие брови, поморгала глазами и прошептала:

— Я обещаю исправить свою ошибку.

— Ладно, посмотрим.

* * *

Время текло и текло, весна вступала в свои права, безразличная ко всем людским волнениям и тревогам. Дни удлинялись, работы все прибывало, и она становилась все более неотложной и утомительной: еще не посеяли табак и свеклу, а уж озимая пшеница и рожь требовали прополки; не успели закончить прополку, как было нужно окучивать кукурузу. Проливные дожди оживили поля, все буйно росло. У людей пробудились первые надежды на хороший урожай, и они, склоняясь над бороздами, ожесточенно выдирали осот.

Тем временем Ана Нуку и Симион Пантя бились над организацией вечерней школы для неграмотных. Молодежь быстро стала на их сторону: как всегда жадная до больших дел, мечтающая о великих подвигах, она обязалась в три месяца, и ни одним днем больше, овладеть неведомой им тайной букв. Но какой толк от того, что молодежь проходит уже третий урок, если пожилые еще и не раскачались?

— Да мы ведь старики!

— Помереть можно и без грамоты!

— Теперь не до книг. Работать надо!

Они поддакивали агитаторам, с любопытством слушали, когда читались газеты и книги, удивленно заглядывали в букварь с цветными картинками и непонятными значками и с сожалением вздыхали:

— Что поделаешь? Вот уж дети наши будут учиться!

К концу апреля, когда работы стало больше, один за другим стали бросать учебу и молодые.

Эти сияющие весенние дни были омрачены для Аны тяжелыми грозовыми тучами. Рано утром она вместе с Петрей и другими крестьянами из Нимы отправлялась в госхоз в Кэрпиниш; вечером возвращалась усталая, разбитая, с одним только желанием — спать. Но она не ложилась. На скорую руку приготовив ужин, она торопилась в клуб на репетицию танцевального коллектива или на занятия кружка для неграмотных. За нею словно тень следовал и Петря. Там она проводила два, три, а то и четыре часа, борясь со сном и усталостью. К полуночи возвращалась домой, валилась на постель и засыпала мертвым сном.

Люди, измотанные работой от зари до зари, все реже и реже стали заглядывать в клуб. Из пожилых осталось только двое: Макавей и Кукует. Других больше соблазняла постель. И молодежь оказалась не более стойкой. Участники хора и танцевального коллектива еще кое-как держались, ходили на репетиции, хотя частенько клевали носом, а некоторые, присев на лавку, попросту засыпали под самые громкие песни. Потом и эти стали сдавать, пока не осталось всего три пары танцоров: Хурдубец с Мариукой, Кукует с Розалией и Илисие Георгишор с Ириной. В хоре же осталось только пятеро: Симион Пантя, Глигорэ с Каролиной, Ана Нуку и Фируца.