Избранное

Мариука, пытаясь любым способом заставить хотя бы утемистов не отступать перед трудностями и довести до конца начатое дело, стыдила, укоряла, упрашивала.

— Мы ведь тоже люди, — отвечали ей.

— Не железные.

Клубная жизнь угасала, по вечерам в зале было пусто, и даже по воскресеньям на скромные праздники народу собиралось все меньше и меньше. Люди предпочитали посидеть дома — надо же дать костям отдохнуть. Не до грамоты тут. За день-то как наломаешься? Казалось, что Ана и ее помощники бьются напрасно. Изнуряющий труд на полях высосал из людей все силы.

— Мы ходили, — оправдывались они, — с удовольствием ходили, а больше не можем.

— Мы бы рады прийти, да ведь некогда.

— Отложим до зимы. Сейчас невмоготу.

Но на 1 мая был назначен второй тур смотра, и Нима должна была выставить своих танцоров. Что же, танцевать в три пары? Лучше уж совсем отказаться. А что будет летом, когда дни такие длинные, а ночи почти совсем нет? Летом и вовсе никто не будет ходить.

Ана спрашивала Мариуку, Мариука — Симиона, Симион — Ану. Позвали Саву Макавея, надеясь, что он даст спасительный совет. Но Макавей сам не видел конца заботам и просил не винить уставших крестьян, которых валил с ног неодолимый сон.

— Работа в поле — это тебе не в игрушки играть. Что поделаешь? Теперь сеять надо.

И если сам он приходил в клуб, то делал это по обязанности и, сидя на лавке, от усталости клевал носом.

Однажды приехал к ним Ион Чикулуй и, когда узнал, как идут дела с ликвидацией неграмотности, пришел в ужас. Немедленно созвал он на совещание Мариуку, Ану, Макавея, Симиона, Штефана Ионеску и Серафиму Мэлай. Но никому не пришло в голову ни одной мысли, никто не придумал какого-нибудь средства, чтобы выйти из этого тупика. Наоборот, Макавей считал, что следовало бы на время отложить и ликвидацию неграмотности, и все клубные дела. Теперь нужно приналечь на полевые работы.

— Как же это — клуб забросить? — испуганно воскликнула Ана. — После того как мы столько сделали! С неграмотными у нас и клуба не будет. А без клуба и жизнь будет пустая.

Решили усилить агитацию. Ана, Мариука, Макавей, Симион, Штефан Ионеску без устали ходили из дома в дом, делая вид, что не замечают недоброжелательности, отшучивались, когда их поднимали на смех, возвращались снова и снова туда, где обозленный хозяин недавно их выбранил. Каждый вечер навещал их Ион Чикулуй, частенько заглядывал и Иоан Поп. Они тоже ходили по домам. Председатель совета рассказывал, как сборщики налогов обманывали людей, давая подложные расписки, как Нэдлаг, когда он еще держал корчму, торговал в долг и давал деньги в рост, а в черной книге его счетов долги крестьян из Нимы росли не по дням, а по часам.

Но лишь два человека присоединились к тем, кто остался верным клубу, и увеличившаяся группа собиралась два раза в неделю в библиотеке, мало-помалу одолевая азбуку.

Серафима с удовольствием отвертелась бы от этой работы с неграмотными. Она попробовала было сказаться больной, но испугалась, что могут разгадать ее уловку. И все-таки взялась обучать маленькую группу прямо в школе, по соседству со своей квартирой, чтобы не месить грязь по вечерам.

— Дорогие товарищи, — обратилась она тоненьким ласковым голосом к собравшимся в первый вечер. — Мы должны учиться быстро, мы отстали.

Было ясно, что люди не смогут быстро выучиться, хотя объясняла она без крика, тихо и терпеливо — с таким количеством отступлений, что люди забывали, зачем они пришли в школу.

Потом снова прибавилось работы в поле, и группа ее еще уменьшилась. Остался только Иоан Строя, крестьянин лет пятидесяти пяти, и его жена Равека, которая была на целую голову выше его, за что злые языки окрестили ее Коротышкой, а его Долговязым. Ему не надоели бесконечные палочки и крючочки, которые нужно было выводить в тетради, потея от натуги, с трудом держа тоненький, как сучок, карандаш в огромной ручище, привычной к мотыге и плугу. Не осточертело ему и бесконечное мяуканье учительницы, которая все жаловалась, что палочки у него кривые.

Не обескураживало его и когда Серафима в отчаянии хваталась за голову:

— Боже мой, до чего ты туп. Ну как научить тебя буквам, как научить читать?

Через день по вечерам он появлялся в школе, держа в одной руке тетрадку, а другой ведя за собой жену.

— Добрый вечер! — говорил он, и оба они усаживались на первую парту, послушно ожидая объяснений.

В конце концов Серафима потеряла терпение:

— Разве ты не видишь, баде Иоан, что другие больше не ходят?

— Вижу. Что ж тут хорошего?

— Ты думаешь, что когда-нибудь научишься писать?

— А как же!

— Знаешь, мне не хотелось бы тебя огорчать, но я не думаю, что ты можешь научиться.

— А я, прошу прощения, думаю, что смогу! Ты что скажешь, Равека?

Женщина смутилась. Прикрыв ладонью рот, она пробормотала:

— А что мне говорить? Я скажу, как и ты.

— Но, видишь ли, вас осталось только двое. Не знаю, стоит ли мне терять время ради двоих.

— Коли есть решение, ты уж выполняй. Ион Чикулуй сказал, что ты должна нас учить. А Ион Чикулуй человек партийный.