Читаем Избранное полностью

Избранное

— Петря, Петря! Ну, как ты не понимаешь? Петря, дорогой мой! Очнись! Раскрой глаза…

Муж обиделся. Он не понял, как горяча, как глубока любовь Аны.

— Коли глупее тебя, можешь меня бросить.

— Почему я должна тебя бросать? Я люблю тебя. Ведь я твоя жена. Но мне так больно из-за тебя, я так страдаю… Если бы ты знал…

— Это ты-то страдаешь? — удивился муж. — А что же мне тогда говорить?

— Петря, что плохого я тебе сделала?

— Ради кого ты носишься с этим клубом?

— Как ради кого? Разве ты не понимаешь? Клуб для всех. Ведь я не могла бы жить, если бы перестала работать в клубе. Ты знаешь, какое это счастье — работать для людей? Приносить им радость? Разве ты не видел, как хорошо было сегодня, как все обрадовались книгам?

— А тебе какая польза от этого клуба?

Ана не знала, что ему ответить. Она замолчала, глубоко раненная в своей любви к этому человеку, оградившему себя железным кругом, проникнуть за который она не могла. День за днем росло между ними отчуждение, мрачное, холодное, почти враждебное.

* * *

В середине марта в Кэрпинише происходил смотр работы клубов Кэрпиниша, Нимы, Брецка и Апалины. С раннего утра до позднего вечера звенели песни и припевки, сотрясался от плясок красивый светлый зал, пышно украшенный флагами, еловыми ветками, портретами вождей и лозунгами.

Здесь-то и обнаружилась польза беспощадной муштры Иона Хурдубеца. Так танцевать, как в Ниме, не умели ни в одном из окружных сел, и все, кто находился в зале, смотрели на них, разинув рот, забывая даже аплодировать. Первое место занял танцевальный коллектив Нимы.

Но хор их остался далеко позади певцов из Кэрпиниша. Штефан Ионеску от огорчения выдрал из своей шевелюры двадцать один волос, потому что он провел двадцать одну репетицию, а хор в самый ответственный момент так подкачал.

Ана успокаивала Штефана:

— Ничего, через год и хор выйдет на первое место.

Видя, что Ана улыбается, дирижер забыл о пережитом поражении и о своей досаде и поклялся про себя, что через год их хор поедет на смотр прямо в Бухарест.

Вечером, вернувшись домой из Кэрпиниша, Ана взяла апрельский план и написала сверху большими неровными буквами:

«Начинаем репетиции драматического кружка. Первого мая — постановка».

VII

После долгих обсуждений была выбрана пьеса «Замфирина коза». Решили, что Замфиру будет играть Ирина Томуца, звонкоголосая и веселая, зачинщица самых неожиданных проделок на вечерах; судьей будет Илисие Георгишор, потому что он хвастун и вечно всех поучает; старик Гаврилэ Томуца будет глухим работником кулака, а самого кулака сыграет Пашка-старший — он и толст, как бочка, и легко весь народ развеселит.

Однажды вечером, когда все собрались в клубе, Ана объявила, что клуб будет ставить пьесу. Все обрадовались этому новому, еще не виданному делу.

— Называется она «Замфирина коза».

Все засмеялись, представив себе, как на сцену выйдет коза.

— Эту пьесу вы будете играть сами.

Тут уж никто не засмеялся. Все недоумевали и покачивали головами.

— Мы подумали, что сначала нужно прочитать ее вслух, а потом распределить роли.

— Что ж, прочтем.

Слушали внимательно, смеялись и досадовали, а когда кулак вынужден был заплатить за все совершенное им зло, обрадовались и захлопали.

Распределение ролей было встречено аплодисментами. Пашка сразу же стал расхаживать, уперев руки в бока, и говорить в нос, а Илисие Георгишор замяукал, как мартовский кот, и под всеобщий хохот принялся прыгать через лавки, прячась за юбки девушек.

На следующий день назначили репетицию.

Собрали всех актеров.

— Ты, Ирина, — вдова Замфира…

— Никакая я не Замфира и не вдова. Ирина я — и все тут. Избави меня бог соваться в это нечистое дело.

— Да это в пьесе.

— В пьесе? Как в пьесе? Я-то не в пьесе…

— Да ведь не по-настоящему это, — попыталась объяснить Ана. — Вроде как выдумка…

— Чтобы я еще и выдумщицей стала? Только этого не хватает! — еще больше рассердилась Ирина и ни за что на свете не захотела поменяться судьбой с Замфирой.

— А мне какой толк в кулаках ходить? Чтобы саботаж мне приписали да налог прибавили? — заупрямился Пашка.

А Гаврилэ Томуца рассердился не на шутку:

— Мало я в батраках маялся?

Ни Симион, ни Макавей не могли ничего втолковать им. Кое-как утихомирил их Штефан Ионеску, напомнив про «Вифлеем»[19].

— А теперь всех царей послали к черту. Будем играть про наших крестьян.

— Ну, быстро! Переписывайте каждый роль и учите. Чтобы знать назубок.

— Это мне писать? — удивился Гаврилэ Томуца. — Да я ни писать, ни читать не умею.

— И я, — сказал Пашка.

Со стыдом признались и Илисие и Ирина, что не знают грамоты. Симион растерялся:

— Хорошенькое дело! — Но ему пришлось вспомнить, что и сам он только в армии научился читать и писать.

— Что же делать?

— Надо самим играть, — высказала свое мнение Мариука, — мне, Ане, Симиону, баде Макавею…