Избранное

— Так вот, нам известно, что все они часто по вечерам встречаются у Флоари. Держат у нее совет Боблетек с сыновьями, бывает и Иоаким Пэтру. Заходит и Теофил Обрежэ. Флоаря знает, о чем они говорят, но молчит. Значит, и она заодно с ними. Иначе и быть не может.

— Так оно и есть, — подтвердил Филон Герман. — Не забудь, что там еще и волчонок вертится, драки да попойки затевает. За собой других парней тащит, спаивает, на другой день они на ногах не стоят. Откуда у него деньги на пьянство? Другим-то ребятам неоткуда взять.

Тоадер вздрогнул, так странно прозвучало и отдалось в его сердце болью прозвище — волчонок. Меткое прозвище! Но ему, Тоадеру, не пришло бы в голову назвать его так, а когда другой назвал, стало больно.

— Нужно помянуть и волчонка, — продолжал он, стиснув зубы. — Корнела Обрежэ, его непотребное поведение и драки, которые он затевает, как охальничает перед домами, где есть девушки, снимает ворота с петель, мажет их дегтем. Ведет он себя как кулак и много зла делает, подстрекая парней на дурные поступки…

— Правильно! — подтвердил Филон Герман. — От Корнела Обрежэ зла больше, чем от Кирилэ Боблетека или старика Обрежэ. Он, как червяк, гложет самую сердцевину, плод еще не завязался, а яблока уже не жди…

Тоадер подумал, что был бы жив Ион, о нем не сказали бы таких слов, потому что он был бы совсем другим человеком и, может быть, сидел бы здесь с ними, а скорей всего состоял членом Союза трудящейся молодежи, и он, его отец, гордился бы сыном. И тогда Тоадер с большим спокойствием смотрел бы на судьбу Корнела. Но кто знает, прошел бы он мимо нее равнодушно, если бы даже Ион остался в живых…

Собрание затянулось далеко за полдень. Протокол на семнадцати страницах был переписан мелким убористым почерком Филона Германа в двух экземплярах и подписан большими печатными буквами Хурдуком и Пэнчушу.

Лицо у Тоадера было мрачным, черты обозначились резче, острее. Он говорил, глядя в угол комнаты, где высилась куча мусора, и не отводил от нее глаз и тогда, когда говорили другие. Лишь предоставляя слово, посматривал он на товарищей. Упорно и холодно смотрел он в тот же угол, поднимая руку и голосуя за решение. А остальные дружески и с сочувствием думали о тяжелых днях, которые наступают для Тоадера, но не собирались облегчить ожидавшую его судьбу. Они верили в него и поэтому были безжалостны.

3

В двухэтажном доме, где располагалось помещение партячейки, находилось и правление коллективного хозяйства «Красный Октябрь». Еще одна комната на первом этаже служила залом, в другую были втиснуты пять шкафов библиотеки. На второй этаж вела скрипучая деревянная лестница, там в узком темном коридоре белело множество дверей, с написанными от руки каракулями на табличках. «Зал заседаний» был, пожалуй, самым обширным помещением, потому что вело в него целых две двери. На других было нацарапано «Лаборатория», «Касса», «Кабинет председателя».

Дверь с табличкой «Кабинет председателя» открывалась в просторную комнату с двумя широкими окнами, глядевшими на площадь. По стенам, расписанным на городской манер мелкими синими цветочками по серому полю, висели портреты членов правительства, украшенные вышитыми полотенцами и гирляндами из колосьев. В рамке висел план работы правления и большая фотография, изображающая торжество по случаю образования коллективного хозяйства. Возле порога лежала камышовая циновка, о которую тщательно вытирали ноги все входящие, за чем неукоснительно следили беспощадные глаза председателя. Кроме того, в комнате было шесть стульев, большой письменный стол из полированного ореха, книжный шкаф, сейф и круглый столик, покрытый вышитой скатертью, посредине которого красовался горшок с красной геранью. Горшки с геранью теснились и на подоконниках. Цветы, пестрая скатерка и полотенца делали эту сверкавшую чистотой комнату по-домашнему уютной.

С десяти часов сидели в ней немного обеспокоенная Ирина Испас и два члена правления, Пантелимон Сыву и Ион Мэриан. Пантелимон, белокурый и стеснительный, невольно привлекал к себе внимание тем, что все время старался быть как можно незаметнее, сняться, сгорбиться, спрятать мозолистые ладони и обутые в непомерно большие башмаки ноги. Ион Мэриан, молодой, красивый, черноволосый мужчина, одетый и подстриженный на городской манер, с маленькими, слегка подкрученными усиками, нервничая, курил. Длинный янтарный мундштук он держал бережно и каждую минуту проверял, не упал ли пепел на его белые, тщательно отутюженные брюки.

Все молчали. Приглашая их, Ирина заявила: «Просил секретарь парторганизации…» — «Зачем?» — хором спросили оба. «Не знаю», — ответила Ирина. «И не догадываешься?» — осведомился Сыву. «Нет».

— Нечего беспокоиться, — сказал через час Мэриан, закуривая неведомо какую по счету сигарету. — Придет и расскажет. Тогда все и узнаем.

— Конечно, узнаем, — задумчиво пробормотала Ирина.