Избранное

Дитя царей, к тебе по вечерам
певец приходит с арфой золотою,
и тени, породнившиеся с тьмою,
вновь оживают под его рукою
и голосом его взывают к нам.

События перебирает он,

которых нет и не было в помине, —
подобные легенде и картине,
где жизнь предстанет дерзкой героиней,
ослушавшись течения времен.

Дитя царей, потомок небывало

прекрасных женщин! Робкие, они
все не решались дать тебе начало,
чтоб каждая, возвысившись, взирала
из рамы золотой на сумрак алый,
в котором ты проводишь дни.

Они к тебе стремятся жемчугами —

те женщины, что в рамах золотых
стоят, как над уснувшими лугами.
Они к тебе стремятся жемчугами,
перстнями с почерневшими гербами,
шелками, что окутывают их.
Ты помнишь их, ты носишь их камеи.
Их имена струятся, словно реки.
Девичьим шелком нежно пламенея,
цветут тома твоей библиотеки.
И в каждой книге — громче и звучнее
династия — и в каждом человеке
рождает трепет, славная вовеки.

И все это уже воспел мой стих.

Они спешили мир опустошить:

из каждого бокала пригубя,
утехе каждой предали себя,
и боль любая отзывалась в них.
И ты, скорбя,
стыдишься жить.

Дитя царей, теперь тебе открою

доселе утаенное: ты есть!
Есть большее, чем город под горою,
и большее, чем утро над землею,
и большее, чем доблесть или честь.
И жизнь твоя затем срослась с тобою,
что предыдущих жизней в ней не счесть!

Ты чувствуешь: минувшие событья

напоминают о себе порой,
любовно подводя тебя к открытью
того, о чем тоскуешь по наитью,
того, что вспоминаешь в первожитье,
как нечто, повторенное тобой.

В том чудо обратившегося в прах,

что тяжесть мы его не замечаем,
что мы его внезапно обретаем,
таившееся до поры в сердцах...

Так были эти женщины воспеты,

тюльпанами и розами увиты,
так короли, которые убиты,
садились в золоченые кареты,
не слушая, что скажут им клевреты;

так нежно пели мальчики из свиты

и падали, коснувшись женских уст;
так шли в монастыри и в еремиты,
когда весь мир казался пуст;
так звуки были звучны и сюиты,
которые Неведомый играл,
так в теплом шелке исчезал кинжал,
любви и страсти превышалась мера,
народов судьбы предрешала вера,
и копьями ощерилась пещера,
когда великой битвы день настал!
Так города цвели, и увядали,
и падали на землю, умирая,
так славы и ликующей печали
искала стрел стремительная стая;
так дети с ожерельями играли,
так жизнь текла, веселая и злая,
лишь для того, чтоб все пережитое
сравнением предстало пред тобою,
которое постигнешь ты, любя. —
Минувшее посеяно в тебя,
чтоб из тебя возникло небылое!

Дитя царей, ты наградил певца

судьбой твоей, певучею судьбой.
Так карнавал — блестящий, вихревой —
весь отражен на глади озерца.
В певце бездонном все повторено:
леса и люди, море и звезда.
И многое, что петь ему дано,
тебя не оставляет никогда.

(Перевод В. Топорова)