Избранное

— У вас еще вопрос?

— Так точно, товарищ начальник!

— Какой?

— А нельзя ли, чтобы на всякий случай в письменном виде была ваша резолюция?

Тут уж начальник не выдержал.

— Вон! — говорит.— Чтоб вашего духу здесь не было! Извольте исполнять приказание!

Делать нечего, пошли исполнять приказание. А к пирогу уже и подступиться нельзя: зачерствел, окаменел, и нож его не берет.

Достали топор, по пирогу р-р-раз!

Пирог цел, топор вдребезги.

— Вот морока на мою голову! — сказал начальник канцелярии и велел написать докладную записку, что, дескать, испекла бабка пирог, ни большой, ни маленький, ни высокий, ни низкий и так далее и тому подобное. А посему про- еим вашего распоряжения о списании одного (в скобках — одного) топора и так далее и тому подобное.

Тьфу! Сказка вся.

БЕДНЫЙ ВОРОБЕЙ

Воробья орлом назначили.

И только назначили, как тут же стали в затылках у себя чесать.

— Чертите знает, как это нас дернуло: данного Воробья — да в орлы!..

Но уже поздно. Уже ему на Орлиной скале гнездо соорудили, уже за него на лету Кукушка замуж вылетела.

Сидит наш Воробей на Орлиной скале, в орлином гнезде, и страшно ему и неуютно. Дует!

Орлы подлетают, крылами машут: дескать, мы вольные птицы, пора, брат, пора!

— Куда пора? — удивляется Воробей.

Орлы объясняют: дескать, туда, где за тучей белеет гора.

— Да что вы, граждане?!

Орлам ничего, взмахнули крылами — и пари, а ему трепыхай крылышками, трепыхай. Уж на что паек получать: под самой, можно сказать, скалой. Орлам ничего, взмахнули крылами — и пари, а ему трепыхай крылышками, трепыхай. Еле до следующей получки отдышишься.

Время проходит. Орлы удивляются:

— Что это, братцы, данный Орел вроде как бы и не орел?

Один попробовал догадаться.

— Это, — говорит,— не орел, а эмбрион. Из него с течением времени должон произрасти орел.

Месяц ждут, полгода, год. Всем видно: не получается из данного Воробья орла.

Что ж, в большом хозяйстве всяко бывает. С одним не получилось, с другим получится.

Тут бы воротить нашего Воробья в прежнее его воробьиное состояние. Полезнее бы не было птицы на свете.

Ан нет, неудобно: год в орлах числился.

Так по сей день бедняга в дятлах и мается.

ПРО ТАРАКАНА

Ходил Таракан за море-окиян.

В чемодане. Словчил, залез, спрятался.

А прилетели за море-окиян, Таракан из чемодана вылез, усики расправил и пошел, и пошел.

Сначала всю комнату обошел, где чемодан лежал. Все обнюхал. Забрался в комод, а там Библия. Таракан и по ней полазил, обнюхал всесторонне. Пахла Библия вкусным клеем. У Таракана даже слюнки потекли.

Потом под щель дверную подполз, снова усики расправил — и в коридор.

«Батюшки! — думает Таракан. — Да я ли это? Вот уж доподлинно сподобился. На старости, можно сказать, лет. Заграница! Люди кругом сплошь заграничные. Хоть бы увидеть здешних тараканов! Чай, каждый не менее навозного жука! А вдруг с мышь ростом?! Вполне даже свободно!..»

Шел он так, шел, от. восторга в слезах по щиколотки, чуть кому-то под ноги не попал, но увернулся — и шасть в приоткрытую дверь.

А за дверью комната, вся белая. Светло, как днем. Сколько у Таракана глаз, все зажмурил. Ах, сколь хорошо! До чего благолепно!

И стоит посреди того помещения (кому комната, а Таракану — площадь неоглядная) что-то круглое, белое, гладкое, блестящее, высокое-превысокое, в полтораста тараканьих ростов, а то и более. И пахнет-то, пахнет/ ну как в раю тараканьем.

«Вот она, — Таракан подумал,— та самая башня из слоновой кости! Теперь мне бы только на нее взобраться, глянуть с этой неописуемой высоты на всю заграницу — и помирать можно».

Перекрестился и полез. Сколько он раз с полпути вниз падал, уму непостижимо! Но своего все-таки достиг. Добрался до самой вершины, глянул по сторонам, закружилась у Таракана голова от необъятных просторов, и упал он прямо внутрь той самой башни. Но не разбился. Живой остался.

Смотрит, а он в воде на спине плавает.

Хорошо! Прохладно!

И вдруг загремели, заревели могучие горние потоки...

И унесло Таракана из заграничного унитаза прямо в заграничную канализацию.

А что с ним дальше было, с тем Тараканом, то нам не известно.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ВИДА

Загорелось Кондрату стать кандидатом. Кандидатом наук.

Каких наук?

А хоть каких.

Кондрат как рассуждал? Кондрат рассуждал так:

Васька кандидат? Кандидат.

Кузя кандидат? Кандидат.

Борька, на что уж собой невидный, — кандидат. И уже он будто бы на заграничных научных конгрессах даже выступал с докладами.

А я чем хуже? Хочу тоже быть кандидатом!

Работа не пыльная. Почет. Всякое другое.

Стал Кондрат прикидывать, в какую науку податься, чтобы полегче.

Чтобы без математики.

А что, думает, давай ударю по обезьянам. Уж больно они забавные. Смехота!

Ударил. Накарябал работу: «О превращении обезьяны в человека». Обрисовал роль труда в очеловечении обезьян. Доказал, что Фридрих Энгельс и на этот счет не ошибся.

Комиссия видит: Фридрих Энгельс не ошибся. Это факт. Значит, основная мысль Кондратовой работы вполне здоровая.

С другой стороны, какая разница — кандидатом больше, кандидатом меньше? Жалко, что ли?