Избранное

Рачич устал. Ночь он провел у женщины, ругался, рыдал, а потом все утро шлепал по воде, как лунатик; нервы его перенапряжены и ни на что не реагируют. Земля под ногами ходит ходуном — только это он и чувствует. Она тянет его к себе, раскрывая перед ним одну за другой могилы. Шагая по улице, он напрягал все силы, думая лишь о том, как бы удержаться на ногах, не свалиться в грязь. Потому он и не слышал команды, не заметил полковника Валленштейна (заметь он его вовремя, услышь команду, все было бы в порядке), потому и стоит сейчас перед полковником. Голова его раскалывается от боли, тревожные, плачущие звонки трамвая раздаются уже где-то далеко… что он должен отвечать, что?

— Что, этот упрямый гад язык проглотил? — вышел из себя господин полковник, не понимая молчания этого странного типа.

— Мне нечего сказать, — ответил Рачич спокойным, непринужденным тоном. Он хотел что-то добавить, но и эти слова показались Валленштейну столь вызывающими, что он, издав тигриный рык «Ха-а-а», бросился на Рачича и стал так трясти его, словно перед ним было мертвое тело, а не живой человек.

— Ха-а-а, дрянь, тебе нечего сказать? Говори! Говори! Сукин сын! — Без кровинки в лице Рачич болтался в руках полковника, как старая зеленая тряпка.

— Ну, что вам сказать? — поднял было Рачич свой слабый голос, пытаясь оторваться от полковника, но Валленштейн в припеке слепой ярости ударил его правой рукой по щеке настолько сильно, что тот зашатался. И тут же по привычке ударил левой еще сильнее; Рачич повалился в грязь, и полковник пнул его несколько раз ногой.

— Взять его! Господин капитан! Передаю вам эту сволочь! Неслыханно! Also, неслыханно! Ja, das ist also, wirklich…[24]

Покрытый грязью Рачич с трудом поднялся и поплелся за ротой, которая двинулась вперед под грохот барабанов все тем же строевым шагом, держа равнение направо. Все получилось глупее, чем он мог себе представить.

Затрубили батальонные трубачи — из-за поворота показались белые кони и карета барона Ильесхази де Альзо Рекетти, помощника домобранского министра.

В казарме, устроенной в здании городской народной школы на Цветной улице, было неспокойно. Один из вестовых, сев на трамвай, опередил роту и принес весть о скандале во время церемониального марша на батальонном плацу перед полковником Валленштейном, о пощечинах, полученных Рачичем, и о том, что ротный зол, как собака. Последнее больше всего встревожило писарей.

Перед отправкой эшелона на фронт и без того хлопот не оберешься, а тут еще свалилась целая груда неприятностей, и что будет, — что будет, — когда явится господин капитан?

Прежде всего больные. Из тридцати пяти человек, сказавшихся больными, только девять были оставлены в госпитале, в том числе шесть венериков; всем остальным приказали вернуться в часть. Сами по себе эти двадцать шесть симулянтов не представляли особенно большой беды, если бы не одно осложнение.

При возвращении этих двадцати шести несчастных из госпиталя на Цветную улицу двое из них, а именно домобраны Финк Джуро и Скомрак Фране, исчезли. Сначала в роте считали, что они просто завернули в корчму, но скоро оказалось, что это была иллюзия. В казарму пришла девчонка и принесла записку на клочке бумаги, адресованную господину капитану. Содержание записки не оставляло сомнения в том, что ни Финк, ни Скомрак не вернутся.

Записка Скомрака в истории этого дня еще сыграет большую роль: она является центральным событием повести о наших домобранах. Итак, двадцать шесть симулянтов и два дезертира.

В самой казарме произошел скандал особо деликатного свойства. Женщины под красными зонтами, которые обычно в грустные дни отправки эшелонов на фронт подкармливались у забора казармы, толпились здесь и сегодня. Слово за слово, и между женщинами и постовыми дело дошло до конфликта. Один из постовых, доведенный до исступления, так стукнул прикладом самую крикливую бабу, что она упала. По воле случая как раз в этот момент мимо проезжал на коне стражник городской управы. Он составил протокол. Солдат не признавал своей вины — он, мол, «наводил порядок», выполнял приказ начальника караула господина взводного Коса. На шум подошел поручик-резервист Райнер, бывший член городской управы и владелец пекарни. Он принял сторону стражника против взводного Коса, бывшего кондитера и медовара с Влашской улицы. (Кос и Райнер ненавидели друг друга еще с мирного времени и перенесли свою цеховую вражду с заседаний управы на армейскую арену.)

— Вы здесь, уважаемый, щупаете да лапаете баб! — кричал поручик и «сенатор» Райнер (двухэтажная паровая пекарня «Венера») на Коса (торговля медом и пряниками-сердечками у Святого Рока и Святого Петра).

— Пошли вы!.. Слышали? Как же, очень я испугался вашей зубочистки! — кивнул Кос на саблю, висевшую у пояса Райнера. — Тоже еще, воображает, что настоящий офицер!

Райнер вспыхнул, как настоящий офицер, вызвал дежурный патруль и приказал взять под арест начальника караула Коса: пусть знает свое место!