Избранное

Потом на дом набрасываются легионы грязных, больных людей, что стекаются в город из дальних пригородов и деревушек, разбросанных по болотистым ивнякам. Приходят маляры, которые закрашивают грязные пятна на стенах яркими красками; в своих бумажных пилотках, с забрызганными краской лицами они похожи на смешные, пестрые маски. Во время работы маляры обычно поют Марсельезу или свистят, как дрозды, и ходят по коридорам на высоких лестницах, как на ходулях. Скалят белые зубы полуодетые, босые трубочисты; губы их красны, как у негров. Несут на голове тяжелые бидоны с водянистой жидкостью усталые до одури молочницы. С этим грузом они прошли несколько километров. Толкают перед собой тачки с углем или песком и кричат хрипло и простуженно подростки; около полуночи под дождем тронулись они с окраин в далекий путь; они спят в сырых подъездах, всегда голодные, с налитыми кровью глазами. Жестянщики чинят водосточные трубы и желоба; звонят мусорщики, рассыпая сор и золу; продавцы песка и лудильщики протяжно кричат; газетчики, дворничихи и горничные — все оголтело носятся вверх и вниз по лестницам, все кричат, все сорят, все суетятся и куда-то бегут. Глухие и слепые, немые и шелудивые, голодные и оборванные нищие, что всю жизнь простаивают на паперти храма с четками в руках, все эти анемичные, полуголые женщины, оборванные старики и дети взывают к господу богу и выпрашивают крейцеры. Они носят сиплые шарманки, и в коридорах слышится их бесконечно убогая и печальная песня — чаще всего это ария из «Травиаты» или что-либо в этом духе. Люди кричат на этих назойливых музыкантов, захлопывают перед ними двери, ругают их, бросают им милостыню и остатки вчерашней еды, а изувеченные калеки проклинают, презирают и ненавидят дом и его «сытых» обитателей. Они пачкают и портят стены дома, как только могут: пятками отбивают штукатурку, выцарапывают гвоздями угрозы и проклятия на стенах, пачкают на лестницах зловонной грязью, бьют собак, показывают языки, сердито и злобно грозят той части человечества, которая называется жильцами и имеет возможность помирать под кровом в так называемой квартире.

Смотрит Кралевич изо дня в день на всю эту сутолоку и думает:

— Паш дом похож на разбитый орга́н, у которого все трубы дырявые и все мундштуки фальшивят. Какие мелодии рождает этот вселенский орга́н? И какой небесный настройщик мог бы согласовать эти нестройные звуки в гармоничное и тихое созвучие? В настоящую гармонию и большой вечный мир? Кто способен это сделать? Ясно, что я не могу. А глухонемые животные, населяющие этот дом, ни о чем не размышляют и считают, что все существующее единственно возможно и хорошо. Они дружно ополчились бы против того, кто попытался бы их убедить, что дом наш надо разрушить и построить снова. Клавиши этого вселенского органа плюнули бы желчью и гневом на нового музыканта и оскалили бы свои ядовитые зубы кретинов. Разумнее всего было бы перестроить и очистить самого себя! Бросить этот орган к чертям! О, если бы можно было убежать и скрыться от дурацкой музыки всех этих земных органов! Но куда бежать? Да! Без смысла и без цели носятся люди по своим домам, по всем городам. Это ясно и неоспоримо. Бегают до изнеможения, до усталости, с утра до ночи, от рождения до смерти, потом падают, умирают или засыпают, пробуждаются и опять грызутся, рвут друг друга в клочья, дерутся до крови и костей. Дерутся за кусок хлеба и клянут себя изо дня в день. И мечутся так не только в этом доме. И не только в соседнем. Так мечутся все, во всех домах, по всему городу, по всему земному шару. И, если бы разбить стенки всех этих размалеванных оркестрионов по всем городам, обнажились бы дырявые трубы и выбитые клавиши, стали бы видны барышни над расстроенными фортепьяно, оплакивающие свои угасающие воспоминания; вркляновы, ломающие и мнущие обременяющий их груз, и юришичи, молящиеся в церквах улыбающимся статуям с семью звездами. О, все превосходительства нашего города, все начальники, все туберкулезные, все страждущие! О, разбитые клавиши гигантского инструмента! Я слышу ваши несвязные звуки! И это все! Так фальшиво играют все инструменты земного шара. Так глупо и бессмысленно играют все города всех континентов, так играет весь земной шар, самый тяжелый из всех шаров! Вот! Шар вертится, вертится, и на нем умирают поколения людей. При каждом обороте этого грязного шара умирают целые поколения людей! Сколько миллионов таких разбитых оркестрионов на этом взбесившемся шаре фальшивят сейчас, во время войны, когда Европа думает, что воюет за благородное и праведное дело! Сколько тысяч домов на этом сумасшедшем шаре выбрасывают ежедневно из своих запутанных кишок съеденную, обглоданную и переваренную живую материю, пахнущую гнилью отбросов! Земной шар проглатывает горы трупов, питается этой разложившейся, зловонной материей и снова выбрасывает ее наружу, чтобы она двигалась, чтобы пресмыкалась, чтобы терзалась и мучилась и опять сваливалась в его прожорливые глотки, что извечно зияют на всех кладбищах.