Избранное

Кто-то принес весть, что только что по приказу султана шелковым шнурком был задушен бывший визирь Мере-Хюсейн. Греки в зале пили за здоровье султана. Патриарх Кирилл{142} молился за него во время воскресной службы в церкви Божьей матери всеблаженнейшей. Патриарх симпатизировал английскому послу сэру Томасу Роу после того, как тот убедил его в богословском диспуте в близости кальвинизма и православия, что подтверждается готовностью кальвинистов содействовать расцвету греческой церкви в Турции. Потому патриарх молился и за успехи английского торгового дома, дабы господь уберег английские корабли от турецких пиратов и испанцев.

Близилась пасха.

На рассвете греческие девушки выходили на зеленые луга. Мыли в росе глаза, чтобы яснее был взгляд, и щеки, чтобы уберечь от морщинок. Собирали в траве первоцветы и плели из них венки. Танцевали на восходе солнца ромайку.

И вот настал праздник крашеных яиц. На всех греческих церквах и церквушках гремели и заливались большие и малые колокола. «Христос воскрес!» — взывал патриарх на все стороны света и на всех языках Стамбула.

Янычарские полки на кораблях и каиках переправлялись через Босфор на азиатскую сторону. Молодой султан Мурад IV устраивал им смотры на параде войск в Кадыкёй, древнем Калхедоне. Он сидел на мраморной террасе и весело улыбался. Зеленые знамена склонялись перед ним. Гремела музыка.

Войска отправлялись в Персию.

16

У священника Исаакиоса было семеро детей. Пять сыновей и две дочери. Старший сын был монахом на Афоне. Двое других жили в Ускюдаре и торговали изюмом и финиками. Еще один служил писарем в Фанаре. А самый младший рыбачил на Черном море в деревушке Белград. Старшая дочь была замужем за отцом Феодором и жила в предместье Топхане, а младшая дщерь Исаакиоса, семнадцатилетняя Зоя, оставалась пока дома, утешая родительскую старость.

Хотя сам священник и его жена, молдаванка Марика, были когда-то, пока не поседели, черноволосы и смуглы, Зоя лицом вышла розовой, как цветок черешни, с глазами голубыми, словно ясное небо, и волосами цвета меда. Губы ее так походили на клубничинки, что вводили в заблуждение пташек, спешивших вкусить их сладость.

Господин Корлат, который в ночь на пасху привел Иржика в маленькую церквушку Айя Кирияки, что значит Святое Воскресение, где отец Исаакиос служил всенощную, когда увидел ее, не сдержался и процитировал Горация, но, правда, тут же умолк, ибо в такие святые минуты неуместны были даже латинские вирши. Прихожане держали в левой руке свечи, а правой осеняли себя крестным знамением. Хор на клиросе ликовал. Отец Исаакиос обходил алтарь, клал поклоны святым образам, взмахивал кадилом и, подобно патриарху в церкви Божьей матери всеблаженнейшей в Фанаре, благовествовал из открытых царских врат за алтарем своей пастве, что восстал Христос из мертвых, смертию смерть поправ.

— Христос анести! — Христос воскрес! — возвышенно и радостно звучал голос отца Исаакиоса.

Все обнимались под песнопения с клироса и христосовались. Почти до рассвета длилась служба, но оба пикарта, сас и чех, оставались там до конца, хотя церквушка до самых сводов прокоптилась кадильным дымом и свечи догорели в руках молящихся. Только перед образами дьякон все время зажигал новые свечи, и потому никто не заметил, как за горами над Босфором взошло солнце.

Молодые люди поджидали в садике у церкви, когда же выйдет розово-золотая девушка с букетом первоцветов в руке. Господин Корлат собрался было даже бежать за ней, когда она стала удаляться, подобная святой, сошедшей с иконы. Но Иржик только снял шляпу и с независимым видом остался стоять на месте.

Господин Корлат разузнал у выходящих из храма и радующихся окончанию поста прихожан, имя девушки — Зоя, она дочь священника. Появился сам отец Исаакиос, бородатый, высокий и широкоплечий, с большим крестом на груди. Он тоже торопился к праздничному столу. Иржик приветствовал отца Исаакиоса, почтив его сан и отметив красоту его дочери. Отец Исаакиос поклонился с достойным видом.

— Я люблю ее, — сказал Иржик господину Корлату.

— Я тоже, — отозвался тот.

Они задумались, что же предпринять, а потом направились к дому священника. Постучались. Госпожа Марика в большом белом фартуке открыла двери и, поздоровавшись с нарядно одетыми незнакомцами, пригласила войти под их скромный кров.

— Мы недостойны такой чести, — добавила она.

Иржи с Корлатом извинились и объяснили, что они иностранцы, приехавшие из далеких краев, и вера у них иная. Но они были на всенощной и ныне исполнены благодати. А потому им хочется пожелать отцу Исаакиосу и его семье счастливых праздников.

— Христос воскрес! — ответила с улыбкой госпожа Марика и прямо на пороге расцеловала гостей в щеки. А потом ввела их в дом, где пахло ладаном. За накрытым столом под почерневшей иконой сидел сам отец Исаакиос. Под образами краснел огонек лампады.

— К нам гости, отче, — объявила госпожа Марика. — Какая радость! Из семерых детей дома осталась одна дочь. Пусть же они будут нашими детьми!