Избранное

— Балтийское море мы переплыли, через все реки Германии переправились, — раскричался Густав Адольф на Горна, — а этот ручеек вас пугает? Разнесем Тилли из своих пушек и под их охраной наведем мост.

Свет еще не слыхивал такой канонады, какую устроили в том месте шведы. Король сам шестьдесят раз выстрелил с укрепления над рекой.

Фридрих отсиживался в Донаувёрте и трясся от страха.

— Держи меня за руку, — просил он Иржи, — у меня лихорадка.

На степе спальной под распятием светилась негасимая лампада.

— Погаси этот языческий огонь, — просил Фридрих. — Этот распятый напоминает мне того, что я видел на пражском мосту! Перед домом стоят караульные? В городе осталось много папистов. Хоть бы один из них припожаловал на лютеранское богослужение в костел, а ведь колокола звонили все утро до полудня и швед всех звал в знак примирения… Меня могут убить!

— Неужели вас не призывает гром пушек? — спрашивал Иржи Фридриха.

— Я боюсь, милейший господин канцлер.

Окна дребезжали.

— Это поистине страшный бой, — шептал Фридрих. — Что надо шведу в Баварии?

К утру канонада утихла, и Фридрих уснул.

Вошел господин Камерариус и сообщил Иржику, что на той стороне Леха войска Лиги перед рассветом снялись и отступили. Когда финская кавалерия на правом фланге форсировала реку, траншеи Тилли были пусты. Недалеко от леса шведы нашли кучи кирас и оружия, которые побросали отступавшие. Тилли, по словам перебежчиков, будто бы тяжело ранен.

Фридрих вдруг проснулся:

— Надо бежать?

— Напротив, ваша милость, мы победили, — доложил Камерариус.

— Значит, движемся дальше?

— Может быть. Наверное.

— Боже, боже, — завздыхал Фридрих.

Он спустился в сад за домом, где пели зяблики и цвели фиалки. Фридрих почувствовал голод и велел подавать завтрак.

39

Швед призвал Фридриха на рапорт как простого полковника.

— Где вы прятались, господин брат, когда мы брали лагерь Тилли на Лехе?

— В Донаувёрте. У меня лихорадка.

— Отныне вы, несмотря на лихорадку, будете со мной… Разве вам не важна реституция Пфальца? Мы ведь и на Лехе бьемся за ваш Пфальц! Кроме того, я не могу поручиться за вашу безопасность, если вы не со мной. Бавария не Гельдерланд! Мы во вражеской стране. Крестьяне, настроенные иезуитами, видят в нас чертей. Они нападают на наши обозы, убивают патрули, поджигают дома, полные моих солдат. Если одинокий всадник съедет с главной дороги, они отрежут ему нос и уши, привяжут к лошади и пошлют назад. Они вешают моих солдат и заливают им в глотку навозную жижу. Вы хотите, чтобы вас замучили?

— Меня утомили долгие походы. Я с января в дороге, а сейчас уже март.

— И я утомлен, господин брат. А солдаты мои и того больше. Война — не охота на зайцев.

И Фридрих поехал в королевской свите в Аугсбург и прошел вместе с королем пешком от ворот до костела святой Анны. Там королевский проповедник Фабрициус прославил город, где вспыхнул пламень «Аугсбургского исповедания». Церемонию он закончил словами псалма: «Ради страдания нищих и воздыхания бедных ныне восстану, говорит Господь, поставлю в безопасности того, кого уловить хотят».

Потом все пели «Te deum»[104] под грохот шведских пушек.

Фридриху не нравилось, что он должен был присутствовать при громогласном лютеранском молебствии. Но он с удовольствием смотрел из окна дома Фуггера{191}, как аугсбуржцы присягали шведскому королю, своему «законному господину». И послали самых красивых девушек в дом Фуггера танцевать с королем. Фридрих тоже танцевал. Во время обеда он сидел близко от Густава Адольфа, который в Аугсбурге веселился как мальчишка.

Перед Ингольштадтом, — где в городе умирал раненый Тилли, — соседство с королем было значительно менее приятным. На первый приступ Фридрих смотрел, стоя рядом с Густавом Адольфом на холме у деревни Мауеринг. Когда приступ был отбит, швед позвал Фридриха посмотреть укрепления вблизи.

— Издалека я плохо вижу, — усмехнулся Густав Адольф.

Тут у его ног разорвался снаряд, и осколком рассекло рукав его камзола. Фридрих трясся, судорожно вцепившись в плечо Иржика, и спотыкался, как слепой.

— Чему быть, того не миновать, — утешал его Иржик.

— Не искушай судьбу, — шептал Фридрих.

— Это было сказано в другом смысле, — возразил Иржи.

— Не будем спорить под жерлами пушек, — оборвал его Фридрих.

Снова упал снаряд и с грохотом разорвался. Молодому князю Кристофу Баденскому оторвало голову. Взрыв сбил Густава Адольфа с ног. Поднявшись, он сказал Фридриху:

— Вот, господин брат, ваше боевое крещение. Ах, как мне жаль Кристофа. Упокой, господи, его душу!

Король, сняв шляпу, стоял над мертвым, будто молился. И молитва эта длилась бесконечно. С ингольштадтских укреплений раздались мушкетные выстрелы. Король не двинулся.

«Если он хочет, чтобы его убили, пусть стоит хоть до завтра, — думал Фридрих, — но при чем здесь я?»

Однако Фридрих тоже вынужден был стоять, сняв шляпу. Под жерлами пушек, под мушкетным огнем! Стоять долго, пока не прибежали баденские ландскнехты и не унесли мертвого.

Неспешным шагом, будто сопровождая гроб, король шел за носилками в лагерь. У ворот лагеря он сказал:

— Вот мы и убедились, что мы смертны…