Избранное

Лорд Грейвен подъехал к Иржи. Вместо лент и перьев его шляпу украшали перчатки королевы!

— О, как я рад, — воскликнул он по-французски.

— За что вы идете сражаться, сэр, может быть, ваша страна в руках врага? — спросил его Иржи.

— Я люблю войну, — ответил сэр Уильям.

— У нас так ее ненавидят…

После долгих лет Иржи снова сказал «у нас». У него чуть не сорвалось с языка «у нас в Кромержиже». Королева, пока не разучилась смеяться, потешалась этому выражению. «У нас в Кромержиже» над аптекарским прилавком висело изображение русалки. У русалки только что родилось новое дитя. Русалка сказала о себе: «Я старая женщина…» «У нас в Кромержиже» есть костел святого Морица. Старая женщина еще недавно утверждала, что ее сынок — разбойник Мориц — дитя Иржика. А ведь это неправда!

— Вы любите женщин? — спросил Иржи сэра Уильяма.

Юноша ответил с воодушевлением:

— Только одну, но должен скрывать кого.

— Я тоже, — сказал Иржи.

— Так будем друзьями, — предложил сэр Уильям. Он выехал вперед и приказал петь балладу о старом короле, его прекрасной жене и молодом рыцаре. Громкое пение разнеслось в утреннем морозном воздухе. С паром, который выдыхали, несся протяжный вздох в конце куплета:

— Oh, my Queen, oh, my Queen[99].

Ночевали в Ренене. Фридрих написал оттуда первое письмо в дом те Вассенар. Лорд Грейвен без устали рассказывал о битве за Бред и Хертогенбосх. Было сомнительно, что он участвовал в этих битвах, однако рассказывал он о них весьма красочно. Упившись, он шлепнул Иржика по спине:

— А здорово придумал ваш король. Едет, имея по правую руку солдата, по левую — писаришку.

«Где те времена, когда я за такие слова обнажал шпагу?» — вздохнул Иржик и отошел от стола.

На другой день они на плотах переправились через Рейн.

Снега не было, но лошади и повозки вязли в грязи и лужах. Фридрих хныкал, как ребенок. Ночью он не спал, прислушиваясь к шорохам под окнами спальни. Он боялся нападения — в здешних местах слонялись дезертиры из войск Тилли. Успокоился он только в Гессене. В лесах Вестервальда и Тауна он ночевал в охотничьих замках Вильгельма Гессенского, своего княжеского друга и соседа. Эти маленькие замки были разграблены, но солдаты Гравена все же топили камины и расстилали на полу попоны. Даже во время бегства из Чехии он не переживал таких неудобств, как теперь, по дороге к Густаву Адольфу.

Когда под проливным дождем они приехали в Ганау, горожане и их жены приветствовали Фридриха.

— Der König von Böheim, vivat![100] — кричали они из окон.

Город был католический, и жители предпочитали называть Фридриха Пфальцского чешским королем.

Туманным утром колонна остановилась у ворот лагеря, который разбил Густав Адольф перед укреплениями города Хёхста. На том самом месте, где в тысяча шестьсот двадцать втором году Тилли разбил Христиана Брауншвейгского. Вдали виднелись башни костелов могучего Франкфурта.

В лагере трубили сигнал к утренней молитве.

Фридрих подождал у ворот окончания молитвы и въехал в лагерь по самой широкой дороге, так называемой королевской. Солдаты маршировали, сменялись караулы, ржали кони. Никто не обращал внимания на знатного гостя и его свиту. Начальник караула, молодой фельдфебель, провел Фридриха и его свиту в королевский шатер.

Густав Адольф встал с кресла. Улыбнулся Иржику, как старому знакомому, и, глядя Фридриху в глаза, воскликнул радостно:

— Voilà, mon frère Frédéric[101].

И спросил, как гости доехали, как их здоровье и что поделывает ma belle sœur Élisabeth.

Фридрих сообщил, что у него родился сын Густав Адольф. Швед поздравил, не обратив внимания, что новорожденный носит его имя. Однако сказал:

— Если бы зависть не была тяжким грехом, я бы завидовал вам, господин брат мой!

Подали плотный, солдатский завтрак, и он принялся болтать с Фридрихом обо всем подряд. Восхищался, отвергая похвалы, благодарил Грейвена за подкрепление (каждый обученный кавалерист нам сгодится!), спросил у Иржика, добром ли он вспоминает шведскую зиму, сообщил, что к нему во Франкфурт приехала королева Элеонора, но об освобождении Пфальца даже и не вспомнил.

Только раз сказал:

— Вы стоите перед дверьми своего дома, господин брат!

Король пригласил гостей на обед в замок Хёхст.

— Магистрат будет рад предоставить вам кров, — сказал он, давая понять, что не желает, чтобы Фридрих оставался у него в лагере.

В общем, Густав Адольф встретил его как брата, но не как короля. Не было почетного барабанного боя и труб, не было церемониального марша.

Фридрих поселился в замке Хёхст и имел возможность меланхолически разглядывать из окна замковый ров, наполненный мутной водой. С башни ему был виден весь городок, построенный квадратом и обнесенный стенами, с единственным костелом и двумя небольшими площадями. Если бы он остался в Ренене, он бы делал то же самое, что и в Хёхсте, напоминавшем ему о Христиане Хальберштадтском.

Во время обеда в замке, когда ландграф Георг Гессен-Дармштадтский обратился к Фридриху Euer Liebden[102], Густав Адольф гневно оборвал его, призвав называть Фридриха «Его величество король».