Избранное

— Храните верность присяге, пока я вас от нее не освобожу! Мы ведь одна семья. И кому шкура дорога — это я говорю и детям, — будет молчать как могила. Сейчас война и творятся злые дела. И пана короля у нас могут утащить, только мы его не отдадим, не отдадим, и всё тут!

И все дружно закричали:

— Не отдадим!

Ждали, что скажет король. А Иржи всего и сказал-то:

— Мне у вас хорошо. Я вас люблю!

И больше ничего. Но всем это понравилось.

Пан староста снова поднял правую руку над головой:

— С сегодняшнего дня у нас все переменилось! У нас есть король! В Оломоуце сидит Шведа. Шведа обчистил Голешов и спалил пятьдесят деревень между Литовлем и Липником и между Штернберком и Пршеровым. Но к нам пришел король! Мы избранные! Радуйся, дочь иерусалимская, ибо явился…

На этом проповедь пана старосты кончилась. Но было ясно, что хотя и ходит он в Бржест на исповедь, а остался закоренелым еретиком… Другие были не лучше его, потому ничего и не заметили.

Наконец всадник слез с коня. Подошел ближе к собравшимся. Дети окружили его, взъерошенные и с косичками, веснушчатые и с удивленно вытаращенными глазами, и начали трогать его звезду. Он улыбался им и гладил их по волосам. Поднял на руках самую маленькую, которая прибежала в передничке, как когда-то Марженка перед домом те Вассенар, и расцеловал ее в обе щеки.

— А знаешь, Марженка, я есть хочу! — сказал Иржи.

Это он очень кстати сказал. Все рассмеялись, сгрудились вокруг него, чуть не прижали к калитке, где стояла Березка и ждала, вот сейчас после такого крика начнется пальба. Но ни битвы, ни свалки не началось, и пан староста громким голосом велел расходиться и лишь самым уважаемым дядюшкам и тетушкам дал знак идти в дом, мол, хозяйка зовет.

Когда двор опустел и остались там только гость, его кобылка, староста Паздера, дядюшка Йозефек и бабка Кристина, староста поклонился снова:

— Пан король, я, конечно, недостоин, но ведь, как вы изволили сказать, вам есть хочется. — Он показал палкой на дверь конюшни и добавил: — О лошади позаботятся. — И Йозефеку: — Пошли! — а бабке Кристине: — Раз уж ты тут подвернулась…

3

И был там не завтрак, а настоящее пиршество!

Хотел бы я знать, откуда жена Паздеры все достать успела! Но ведь у нее угощался сам пан король, а пану королю надо угодить, даже если завтра в доме ни крошки не останется.

На дубовом столе стояло молоко, мед, лежал белый и черный хлеб, колбасы и окорок, сладости и варенье, масло и сыр, настоящий, оломоуцкий, островатый, миски с говядиной, а кто был не прочь выпить спозаранку, получил и кружку кромержижского пива.

Гостей собралось много. Были тут не только богатые мужики, но и малоземельные крестьяне, а также пан мельник Вавра Стрниско, и рыбак Даниэль Худы, и все пришли со своими хозяйками.

Ели, пока всё не доели, пили, пока не допили. И женщины стали приносить на стол вареных и печеных кур, одному богу известно, когда они успели их зарезать, ощипать, опалить, выпотрошить и зажарить и где они это делали, потому что в старостовой печи не хватило бы на все места, и наверняка угощение готовили в нескольких избах.

За столом не разговаривали, известное дело: ешь больше, говори меньше. Раздавалось только чавканье и порой похвала вкусной еде, на что хозяйка отвечала: «Дай бог здоровья» — и улыбалась каждому, будто такое угощенье было сущей безделицей. Ведь на Гане было худо, очень худо и не в одной избе люди голодали.

Но пан король не должен был об этом знать. Пускай наестся, бедненький, ведь нигде на целом свете он досыта — по-ганацки — не наедался! Теперь он здесь, у нас, и все будет хорошо. Уж не побьет градом ячмень, как три года назад, когда посохли все хлеба — и рожь и пшеница, а епископские прислужники ни за что не соглашались сбавить десятину и так ведь и не сбавили. Теперь с нами король, значит, и погода переменится.

Ведь не только позапрошлый год, но и в прошлом был недород, а нынче урожай обещает быть хорошим, хотя война продолжается.

— Ешьте, пейте, пан король, — угощали соседи дорогого гостя. — Что в брюхо запрячешь, того и Шведа не отнимет!

А гость собирался было поговорить, как он привык при дворах в Праге, в Брашове, у турок и у шведов, но здесь за столом говорить, очевидно, не было принято, вот он молчал и ел. Все радовались его хорошему аппетиту и поднимали тосты, чтобы и ему пришлось пить.

— За здоровье короля Ячменька! Кувшин ячменного пива королю Ячменьку! — покрикивали то и дело, и Иржику приходилось пить.

Он пил сасское пиво у Бетлена Габора в Брашовском замке, пил нидерландское, шведское и баварское пиво с темно-коричневой пеной, пил в Хальберштадте сладкое пиво, которое маршал Банер приказывал варить специально для своего стола, но здешнее пиво ни с чем было не сравнимо!

— Ты у нас растолстеешь, пан король, — повторяла бабка Кристина. — Уж пора тебе. Сколько лет-то тебе стукнуло?

Но бабку одернули, чтоб не приставала. Задавать вопросы может только король.

— Ты, бабка, хоть и хропыньская, а вести себя не умеешь.

Но бабка не унималась:

— А золотая звезда, пан король, у тебя от рождения?

— Сами знаете, — ответил пан король.