Избранное

Произошла жестокая битва, в которой пролилось много крови и множество отважных мужей было погублено и нагими сброшено в реку Арно. Смертельная схватка завязалась на мосту через реку, где пизанцы сражались с императорскими солдатами, подоспевшими с другого берега и пробившимися через перегороженные и заваленные улицы. Тяжелые мечи выполняли свою ужасную работу, колокола били тревогу, в нескольких местах вспыхнули пожары, мясные лавки вмиг были обобраны, а нищие тащили из домов дорогие кресла и, развалившись в них, во всю глотку горланили оскорбительные песенки об императорском троне, на котором сидит Горбатый, так величали они нашего короля.

Окруженный придворными, император с мечом в руке пробился к площади, и там, как и на мосту, куда чешские воины прорвались с победой, произошел небывало кровавый бой. Теснимые императорскими солдатами, бунтовщики отступали весьма неохотно, но в конце концов многие из них попрятались в собственных домах и, закрывшись там, стреляли из окон и лили кипяток на головы осаждавших. Сам архиепископ пражский Арношт пошел в бой и, как и епископ аугсбургский Маркварт, сражался с большим мужеством. Руки их, привычные благословлять, довольно быстро научились наносить удары. Немало вооруженных сторонников Гамбакорти были сброшены в реку, бурную от майских дождей в горах.

Бой продолжался до поздней ночи, когда вдруг от людей Гамбакорти отступились прежние их противники, нынешние союзники Распанти, возглавляемые Пафетой ди Монте Скудайо и Лодовико делла Рокка. Сгрудившись на одной из боковых улиц, они вдруг принялись кричать славу императору и кинулись на людей Гамбакорти. Бунтовщики, зажатые теперь с двух сторон, начали сдаваться и запросили пощады.

В ночи резко прозвучала императорская фанфара, и над горящими домами к тихим звездам поднялся радостный победоносный клич императорских солдат. Франческо, Бартоломео и Лотто Гамбакорти были схвачены в своих домах и брошены в темницы. К рассвету мир в Пизе был восстановлен. Догорающие дома гасили жители, высыпавшие на улицы, когда утихли схватки, радуясь, что пережили и эту страшную ночь.

Императорская чета, пражский архиепископ и епископ аугсбургский вернулись в дом епископа оломоуцкого, и император уполномочил судью города Ареццо судить Гамбакорти.

Франческо, Лотто и Бартоломео ни на какие вопросы не отвечали, поэтому их подвергли пыткам. На пытках они вели себя стойко, взяв всю вину на себя. Всех троих приговорили к смертной казни. Перед казнью их посадили в разные камеры, где им предстояло дожидаться исполнения приговора. Они пожелали исповедаться, причаститься и попрощаться с последним из рода Гамбакорти, племянником Пьетро, который по причине юного возраста в бунте не участвовал. С женской частью своей родни они не пожелали говорить.

Шестнадцатилетнего Пьетро Гамбакорти привели сперва к дяде Франческо, потом к Лотто, а затем к Бартоломео. Хотя братья и не имели возможности сговориться, однако все трое в один голос потребовали, чтобы Пьетро исполнил их единственную и последнюю волю — отомстил Паоле, которая — об этом неосторожно проговорился судья из Ареццо — предупредила императора, чем замысел рода выдала. Бартоломео, отец Паолы, требовал этого особенно настойчиво и вынудил Пьетро поклясться, что он свершит месть над Паолой, прежде чем как изгнанник покинет город. Пьетро обещал, поклявшись мадонной. Говорили они шепотом, так, чтобы стража не слышала ни единого слова. Затем Гамбакорти приняли причастие.

На третий день на площади перед храмом семи главарям заговора — трое из них Гамбакорти — были отрублены головы. Толпа молча взирала на казнь, и многие втихомолку плакали.

В это время Пьетро Гамбакорти вошел в дом Бартоломео, якобы навестить жену Бартоломео Марию и его дочь Паолу, которым не дозволено было присутствовать при казни. Но они слышали погребальный звон и звуки дудок, под которые маршировали на площади солдаты, окружая ее с четырех сторон. Жена Бартоломео плакала. Паола сидела у окна и уже сухими глазами глядела в полуденное небо, пасмурное сегодня.

Пьетро сказал, что пришел проститься, ибо, как последний мужчина рода, изгнан из города. Он выразил обеим женщинам соболезнование по поводу их сегодняшнего траура.

— Одно лишь будет терзать мне душу, — добавил он, — заговор не удался, хотя продуман был до мельчайших подробностей. Причиной тому может быть только предательство. Да и судья обмолвился об этом.

Паола растерянно посмотрела на брата. Вздохнула, и вдруг у нее затряслись руки и ноги, а губы, до этого плотно сжатые, задрожали так, что зуб на зуб не попадал, словно в лихорадке. Паола встала и попыталась уйти.

Пьетро схватил ее за руку и мягко заметил:

— Поторопись со свадьбой, Паола!

После этих слов Паола гордо выпрямилась и воскликнула:

— Смейся над собой, но не я и не отважный муж, который всех вас победил в честном бою, мы не будем тебе посмешищем! Свадьбе не бывать! Но знай: я люблю пана Вилема и любить буду, даже если весь этот город сгорит, а всех вас казнят!

Выговорившись, она зашаталась.

Пьетро, словно проявляя заботу, подхватил ее.