Избранное

С Бланкой прибыл и мой старый знакомец Ланселот из Невера. Он тут же влюбился в трех дам моего двора и в одну трактирщицу на том берегу Влтавы. Бланка на другой же день образовала в Граде свой собственный двор по парижскому образцу. И при этом дворе мне была уготована роль Тристана, который служит Изольде. Целый месяц длились без перерыва эти любовные игры. Град шумел как молодое вино. Вид из окон напоминал Бланке море. Больше всего ей нравились леса на горизонте. Она говорила, что они как далекие острова. Она была счастлива. Все ее любили, всем она была мила, никто о ней не молвил худого слова. Я же целые дни сидел у ее ног, и мы любили друг друга, как рыцари и их дамы в «Романе о розе»{273}. Бланка ездила верхом на лошади, что нашим не нравилось. Но больше всего им не нравилась стая чужаков, занявших лучшие покои дворца, по воскресеньям громко читавших мессу на непонятном языке у святого Вита, а по ночам пьянствовавших в городе, распевая иноземные песни. Народ зароптал.

Посему я поблагодарил французских дворян своей супруги и через месяц отправил их с щедрыми дарами восвояси, в Париж. Господин де Невер оторвался от своей трактирщицы только к осени. У меня он бывал редко. Прощаясь, он сообщил мне, что утратил здесь свое сердце не менее десяти раз. Но я не мог вечно терять свое сердце.

Я посоветовал Бланке выучиться по-чешски и по-немецки и дал ей двух учителей, мужей большого терпения, но Бланка в изучении иностранных языков особых успехов не показывала.

Когда в Прагу прибыла новая королева — это была Беатриса Бурбонская{274}, на которой отец женился после смерти моей матери, — у маркграфини появилась подруга по крови и языку. Но вскоре начались слезы. Я уезжал на Мораву, а королева отталкивала ее от себя.

Я брал приступом замки мятежных феодалов, вел переговоры, заклинал всеми святыми и строил сызнова до основания разрушенную страну. Бланка жила в тоске, ожиданием разговора со мной. Она одна-одинешенька, никто ее не понимает, и все ее ненавидят. Я видел, что она прямо упивается своей печалью. А ей нельзя было этого делать. Она ждала ребенка.

Бланка ребенка боялась. По ночам она плакала, закрывая себе глаза моими ладонями, и говорила, что умрет прежде, чем ребенок появится на свет, что она стала некрасивой и я уже ее не люблю, как прежде. Она ненавидела свое обезображенное тело и не верила, что нравится мне и в таком виде. Не помогали даже примеры из Священного писания, она сердилась, когда я просил ее быть покорной воле божией. Ведь она будет королевой и матерью рода. Она отвечала, что ей достаточно, чтобы я ее любил, и насколько она помнит, у Изольды не было детей. Я увез ее в замок Кршивоклат.

Там уже обосновался новый бургграф. Я привез к ним Бланку да и остался с ней. Моравские дворяне ликовали, что маркграф держится за юбку своей жены. Бланка часто кричала во сне, ее одолевали кошмары.

Когда подходил май — месяц свадьбы двенадцать лет назад — и близился час рождения младенца, я пожелал немного утишить ее страданья воспоминанием о соловьях в Дурбуи. Я приказал Зденеку Рулику, чтобы он дал команду всем птицеловам в округе изловить лучших певцов и поселить их в долине, повсюду, даже на скалах. В мае соловьев можно переселять. В мае они поют лучше всего, потому что собираются гнездиться. То ли чудом, то ли благодаря ловкости моего Зденека соловьи поселились вдоль тропы. И они пели, вступая друг за другом, а то и хором гремели, когда Бланка рожала.

Ночью начались у Бланки схватки, а утром родилась девочка, которой было дано имя Маркета. Роды прошли так легко и так быстро, что опытные женщины немало тому дивились, а лекарь качал головой. Бланка, лежавшая рядом с младенцем — прелестная, аккуратная и слегка порозовевшая, с благодарностью на меня поглядела и сказала спасибо за соловьиную песнь:

— Мне сказали, что это ты сделал. Ты великий и нежный рыцарь. И теперь ты навсегда останешься со мною, раз у тебя родилась дочь.

Но она не спросила, нравится ли мне дитя. И не сказала, что сама счастлива. Я обещал, что останусь с нею. Она поцеловала мне руку.

В конце концов я вернулся в маркграфство, но Бланка с ребенком приехала ко мне. Она сказала, что теперь между нами стоит не только моя власть, но и дитя. Что это конец нашей любви. Бланка никогда не была матерью.

Так возник между нами холод, который заморозил наши сердца. Она любила меня, я знаю. И я ее любил. Но она осталась Изольдой, тогда как мне нельзя было оставаться Тристаном. Бланка жила в Праге, я же ездил в Рим, в Германию, в Литву. Я основал в Праге архиепископский престол, был избран римским королем, я боролся с Людовиком{275}, который объявил себя императором, вел переговоры с авиньонским папой, я созидал и правил. Я ездил с отцом во Францию и воевал с королем Англии. Между тем родилась у нас вторая дочь, Катержина. И ее Бланка родила будто во сне. Я так и не узнал, любила ли она своих дочерей. Обе были вылитая мать. Обе рано ушли с нашей земли.

Потом между нами стала наша первая и последняя ссора. Причиной ее опять было мое отсутствие.