Избранное

Когда по моему приказу златокузнецы и ювелиры изготавливали новую чешскую корону вместо утраченной старой, я перед отъездом передал золото и драгоценные камни королеве. Златокузнецы взялись за работу. Когда же они сообщили королеве, что золота мало, Бланка не долго думая велела взять золотую диадему, что покоилась до той поры на челе святого Вацлава в храме Сватовитском. Иноземка, разве она могла понять, что совершает святотатство!

Испуг мой был велик, когда узнал я, что́ сотворила моя жена. Я увидел в том дурное предзнаменование для короны чешской. Только архиепископ Арношт смирил мой гнев, сказав, что корона сия будет поистине короной сватовацлавской, потому что еще до своего возникновения она отчасти уже покоилась на челе князя, которому будет посвящена. Бланка всю ночь проплакала и сказала, что никогда не будет королевой в этой грубой и суеверной стране и просит меня дать ей развод и отправить домой, раз мне кусок золотой пластинки дороже, чем она.

В тот вечер я должен был поклясться Бланке, что не оставлю ее и изыщу возможности, чтобы никуда не уезжать.

Вскорости состоялась наша торжественная коронация, которую совершал первый архиепископ пражский, мой храбрый и благочестивый друг Арношт. Во время народного гулянья перед храмом святого Гавла, где, как вы помните, чешские паны прислуживали нам верхом на конях, а толпы народу, которым я поставил угощенье, глядели на торжественный пир, Бланка последний раз была счастлива и весела. В тот год я никуда не уезжал от нее, поняв, что без меня она сохнет, как цветок без дождя.

В следующем году в нашу страну пришла черная смерть, опустошившая к тому времени уже многие земли. Мы с обоими детьми жили в Кршивоклате и не принимали гостей. В это страшное время Бланка была довольна. Я был с нею. И пусть гибнет весь мир! Лишь в июле воротились мы в Прагу, откуда мне предстояло ехать в маркграфство. Мы с Бланкой даже не простились как следует: ведь я ехал на несколько дней. И за эти несколько дней Бланка умерла после краткой болезни, вовсе перед тем не хворая. Детей своих перед смертью она к себе не призывала, а только повторяла мое имя, с горечью и укоризной. Священнику она сказала, что она бы не умерла, если бы я любил ее и не покидал. Никто не сказал мне, какою смертью она умерла. Может, то была черная смерть, пришедшая за ней в пражский Град, не заставши ее в Кршивоклате.

И погасла, как ясная свеча, горевшая только для меня.

Разные женщины живут на земле. И по-разному любят они. Бланка любила по-своему, с болью в душе. Она была, что хмель, погибающий, если отнять у него дерево, вокруг которого он обвился. А дерево этого бледного растения было королем.

Надо ли королям быть любимым своими женами?

* * *

На королевский вопрос дал ответ пан Ешек:

— Перед богом все люди равны. Перед женщиной мужчина — король ты или не король — всегда остается мужчиной. Поэтому вопрос нельзя задавать так, как его задала его милость. Следует спрашивать так: есть ли у женщины право отвлекать мужчину от выполнения обязанностей, возложенных на него богом? Отвечаю: нет! Но есть ли у нее право на то, чтобы мужчина посвятил ей хотя бы часть своей жизни, коль скоро она отдала ему свою целиком? Я говорю: есть! А это ваша милость выполняли. И посему вам не за что упрекать себя.

Так молвил пан Ешек. Ему-то легко было судить. Он был священником и не имел жены. Так, по крайней мере, думали пан Бушек и пан Витек. Но они промолчали…

Была уже глубокая ночь, когда наши рассказчики разошлись. Но Карл не лег. Он преклонил колена перед образом святой Екатерины и долго молился. От печей исходило тепло, ветер завывал в лесах, будто играл на гигантской волынке, свечи догорали, и под красной лампадой у иконы было сладко вспоминать ту, о которой он сегодня рассказывал. Бланку, первую, самую дорогую.

И он помолился еще за ее душу…