Похороны подходили к концу, над тремя братскими могилами высились продолговатые холмы.
— Надо полежать, голубушка.
Варя оглянулась. В дверях смежной комнаты стоял и смотрел на нее человек с окладистой бородой, в белом халате.
Прошло два месяца, и Варя понемногу начала разбираться в том, кто выиграл от февральского переворота. По-прежнему простые люди голодали. По-прежнему Россия продолжала войну. Росло в народе недовольство Временным правительством. Появился лозунг: «Долой десять министров-капиталистов!»
Варин класс в школе уменьшился почти вдвое. Часть ребят родители отправили в деревню к родственникам, три ученика заболели цингой. Попытки Вари открыть на лето детскую площадку оказались безуспешными. Разрешение выдали, а в продуктах отказали. Была возможность поехать на каникулы в деревню, но Варю не радовала встреча с отцом, да и голодно бедноте в Кутнове. Недавно мать сообщала в письме:
«…Вернулся соседский сынок. Недели три хоронился в баньке, а нынче подался в милицию, ловить дезертиров. Батька евонный молебствия устраивает за победу над германцем. Новые поборы пошли. Все наши земляки супротив смертоубийства, а глядишь, одна тащит лукошко муки, другая яиц, третья шерстку, что на валенки сберегала. Кто же для солдат откажет? О тебе Генка худо отзывается: большевичкой обзывает. Благодарим бога, что нам, твоим родителям, сам-то Козлодумов не отказывает в хлебе».
В воскресенье Варя повела сына квартирной хозяйки смотреть туманные картины. В полковой церкви на Спасской улице в это время кончилась служба. Народ хлынул на улицу. Варя взяла за руку мальчика и сошла с панели, но что-то ее заставило оглянуться. У входа стояла нарядно разодетая Соня и раздавала прихожанам какие-то цветные книжечки.
Варя обратила внимание на то, что Соня старается, чтобы книжечки попадали солдатам. Поговорить бы с ней, но мальчик хныкал, боясь опоздать на живые картины.
После сеанса, отведя сына хозяйки домой, Варя пошла на Ямбургскую. Соня была дома. В ее комнате уже не было запаха дешевых духов, на столе лежала стопка соломки, кружок металлической узкой ленты, перья, заколки, а с плеча спадал мягкий портновский аршин.
— Мастерю шляпку, примешь в подарок?
— С удовольствием, только потрафите ли? — пошутила Варя. — Я ведь капризная.
Но Варю сейчас интересовала не шляпка, а как Соня очутилась на церковной паперти.
Проворно убрав со стола, Соня поставила чашки. Варя поймала ее за руку и усадила рядом:
— Я сегодня проходила мимо военной церкви.
— И не призналась?
Варе показалось, что Соня не только не смутилась, но даже была этому рада.
— А я там книжечки раздавала, — показала она одну Варе. Внутри корочек была листовка, похожая на те, что она видела у Тимофея Карповича. Варя придвинула лампу.
«Товарищи солдаты, рабочие и крестьяне, матери, невесты, сестры, — читала она шепотом. — Каждый день война уносит тысячи людей, с каждым днем все больше сирот и вдов…»
— Откуда?
— Одной работнице с «Керстена» поручили, а она струсила, пришла ко мне, обревелась. — Соня кивнула на печку, — чуть со страху не сожгла. Я отняла и раздала. Люди ведь правду пишут.
Варя обняла Соню.
— Такую литературу не берут на память, мало ли, нагрянут с обыском. Пойдешь по 102-й статье…
Варя осталась на лето в городе. В лазарете ее охотно зачислили сестрой милосердия.
Произошли перемены и у Тимофея Карповича. Его вернули на Механический завод, но оставили на военной службе. Жил он в казарме. Встречалась с ним Варя редко, и встречи эти были короткие, возле заводской проходной.
Варя еще дремала, отдыхая после дежурства, когда Анфиса Григорьевна впустила к ней в комнату босоногого мальчишку-газетчика.
— Читай, тетенька, очень спешное…
Мальчишка протянул ей вчетверо сложенный листок. От денег маленький нарочный отказался, а перед куском хлеба не устоял.
Записка была довольно странная. На последнем свидании Тимофей Карпович просил Варю не приходить раньше пятницы, и вдруг — перемена. Да и зачем ему понадобилась провизионная сумка?
Прочитав записку, Варя взглянула на будильник. Одиннадцать, через час ей надо быть на Арсенальной набережной. Она быстро собралась и на улицу.