Вдруг раздался цокот копыт. Две серые лошади бойко несли к сторожке нарядную карету. Сороковка с кучерской сноровкой остановил лошадей и доложил:
— Рессорная, не растрясет.
— Не растрясет, — грустно повторил Чернышев.
Глава шестнадцатая
Варя опоздала на урок: Анфиса Григорьевна стояла в очереди за хлебом и попросила Варю посидеть с сыном.
Уроки должны были начаться уже четверть часа назад, но в школе почему-то было шумно, как на перемене. По лестнице сбегали ученики младшего класса. Возле кладовой шумела толпа ребят. Сторожиха раздавала тетради, бутылки с чернилами.
— Берите, родные, большевики все равно разграбят, — причитала сторожиха, разрезая шпагат на пачке тетрадей.
— Постойте! Кто разрешил? — Варя растолкала учеников.
— Софья Андреевна велела. Пускай, говорит, дома пишут и вычисляют. Неизвестно, мол, когда закончится забастовка.
Совершенно сбитая с толку, Варя прошла к директору. Якова Антоновича не оказалось на месте. В приемной Софья Андреевна с кем-то разговаривала по телефону.
— Распущены, да, да, и младшие. Учителя все бастуют…
Закончив разговор по телефону, Софья Андреевна увела Варю к себе:
— Надеюсь, Варя, вы не будете штрейкбрехером в учительской корпорации?
— Я ничего не понимаю. Кто забастовал?
— Мы все, учителя. Дальше молчать нельзя! Большевики втягивают школу в политику, нам отказали в автономии. Да, да, отказали…
Потом Софья Андреевна говорила о прибавке жалованья, о каких-то квартирных деньгах, полагающихся учителям. Варя знала лучше ее, что жить тяжело, что рубль равен шести-семи довоенным копейкам. Но бастовать? Этого она не могла понять.
— Вы, — продолжала Софья Андреевна, — надеюсь, не против того, чтобы во всех трех ступенях — начальной, средней и высшей — обучение было бесплатное? Учащимся бесплатно учебники, тетради, завтраки, нуждающимся — обувь и теплое платье?
— Все это хорошо, но Советская власть еще молода, где ей взять средства? — сказала Варя.
— Чем же тогда Советы лучше Керенского?
Пылкие слова Софьи Андреевны никогда и ни в чем не убеждали Варю. Насторожилась она и теперь. И все же как учительница она не могла возражать против бесплатного обучения, учебников, против бесплатной обуви и теплого платья для учащихся.
Расстроенная, Варя вскоре ушла домой. Но на следующий день она пошла в школу. Ночью выпал снег, однако к школьной парадной не тянулась тропка. На дверях висело заснеженное объявление:
«Родители!
Мы, учителя, бастуем. Наши требования: автономия школе, бесплатное обучение, бесплатные учебники, завтраки, обувь, теплое платье учащимся.
Если Советская власть — власть народа, пусть выполнит наши требования.
Родители! Бойкотируйте учителей-штрейкбрехеров.
В нетопленой школе было пусто. Варя посидела у сторожихи и не выдержала, ушла.
Уже две недели бастуют учителя, две недели Варя не может избавиться от чувства, что она участвует в чем-то постыдном. Да и деньги на исходе. Как дальше жить?
Днем, когда в квартире никого не было, кто-то сунул в дверь письмо. У нее екнуло сердце — не от Тимофея ли? Почерк на конверте был незнакомый.
«Уважаемая Варвара Емельяновна, сегодня на пять часов дня в школе назначена выплата жалованья бастующим учителям.
Все было непонятно. Забастовка и — жалованье. Кто же будет платить? За что?
В школе было сумрачно, только в учебной части горела люстра. Никто не оглянулся на Варю, когда она вошла. Здесь кроме Софьи Андреевны был Яков Антонович и незнакомая дама, подстриженная по-мужски. Она сидела в кресле, обняв руками колено. У окна стоял высокий мужчина с хрящеватым носом и копной густых волос. Худобу его не могла скрыть широкая бархатная толстовка.
— Прочту последнее.
Незнакомец вскинул руки, будто благословляя кого-то:
Варя поморщилась. На литературных вечерах, куда ее когда-то водил Яков Антонович, она слышала не раз таких юродствующих поэтов. Захотелось сразу же уйти, но как же с жалованьем? Без жалованья нельзя возвращаться домой.
Поэт замолчал.
— Добрый вечер, — сказала Варя.
— Нашлась пропавшая! — Яков Антонович представил ее: — Учительница математики, Варвара Емельяновна Дерябина.
Мужчина, читавший стихи, оказался развязным малым. Дирижируя воображаемым оркестром, он спел туш и первым протянул Варе руку: