Избранное

И вот о чем узнал он от врача. В бараки его привезли в бессознательном состоянии. Дежурная сестра нашла в его бумагах неотправленное письмо в конверте и с адресом, прочла, растрогалась и решила отправить со своей припиской — так, мол, и так, положение тяжелое, и ранение и тиф, за справками обращаться туда-то.

На третий день, как только письмо дошло, Варя была в бараках.

В проходной едва можно было протолкаться. Еще с порога Варя увидела на стене списки раненых и больных. Часть фамилий была зачеркнута зеленым карандашом, — это те, кто выписался. Желтые пометки говорили о тех, кто умер.

Покойников почему-то было больше в начале списка. Объяснялось это просто: в больнице не хватало людей, списки не переписывали, а добавляли к старым все новые и новые листы. Сухонький санитар, стоя на скамеечке, деловито колдовал над списками разноцветными карандашами.

Фамилии больных и раненых на букву «Т» начинались чуть ли не у потолка. Читать было трудно. Глаза остановились на третьей строчке: «Тюменев Т. К.» Жив! Значит, все-таки жив! Она не опоздала!

Варя кинулась к окошку, где принимали передачи. Там ее и слушать не захотели. Даже те, кто стоял в очереди, обрушились на нее — с ума сошла, знает же, что к заразным нельзя, никто не разрешит! Ее оттеснили от окошка.

Какое-то оцепенение охватило Варю. Неизвестно, долго ли это продолжалось, но в это время в проходную вошел человек в кожаном пальто и громко спросил:

— Кто поступает в пятый барак временной медицинской сестрой?

Никто не отозвался. Человек в кожаном пальто повторил вопрос.

Варя услышала шепот:

— Была тут молоденькая, испугалась заразы, убежала.

Тимофей Карпович лежал в пятом бараке. Варя так и рванулась вперед:

— Я.

— Пойдемте.

А вечером Варя стояла перед Софьей Андреевной. В кабинете заведующей учебной частью держался густой солдатский дух: с неделю назад Софья Андреевна — хочешь не хочешь — перешла на махорку. От сильной затяжки «козья ножка» вспыхнула — Софья Андреевна, сбив огонек, продолжала курить и отчитывать Варю:

— По крайней мере вы последовательны: сначала помешать нам в наших справедливых требованиях, а затем бросить на произвол два класса, это похоже на вас…

Варя не оправдывалась. Но иначе она не могла поступить. Она попросила одну из учительниц временно взять ее классы. Ее же место сейчас там, в палате сыпнотифозных.

Два месяца спустя окружная военно-врачебная комиссия признала Тимофея Карповича негодным к службе и зачислила в запас. В день выписки он еще с утра сдал книги в библиотеку, разорвал письма — из больницы нельзя выносить. Уже доктор закончил обход больных, уже принесли в палату обед, а Вари все еще не было.

С нового года она вернулась в школу и теперь приходила в барак только для того, чтобы передать ему письмо, постоять под окном в больничном саду. Сегодня с десяти утра — так было условлено — она должна была ждать его в проходной, и вот уже два часа дня, а ее нет.

Тимофей Карпович простился с соседями по палате. В солдатской шинели, с узелком он вышел на улицу. Ноги слушались плохо. От свежего ветра, от нестерпимой белизны снега на улице слезились глаза. Тимофею Карповичу стало грустно. Друзья, товарищи, где они сейчас? Раскидало всех! Кого в такое страдное время застанешь на Выборгской стороне? Тимофей Карпович медленно шагал по тихой улице. Почему Варя не пришла? Что помешало ей? Да мало ли какие случились дела, время трудное. Ему и в голову не приходило упрекать ее. Он уже свернул на Старо-Невский проспект, как кто-то схватил его за рукав шинели. Это была Варя, раскрасневшаяся, счастливая.

— Господи! Куда ты ушел? Неужели ты думал, что я не приду? Два раза пришлось ходить в райсовет, все утро искала…

Он не понимал — искала? Что искала? Морозный ветер, снег, солнце, ее лицо, прижимавшееся к его щеке, когда она тянулась к нему, — все сливалось в одно ощущение огромного счастья. Его шатнуло. Точно издалека он слышал ее сбивчивую речь о какой-то квартире окнами на Большую Невку, об ордерах на дрова…

— Зачем? — пробормотал он. — О чем ты?

Она взяла его под руку:

— Ничего не понимает, глупый какой. Жить-то нам надо где-нибудь? Втроем в моей комнате тесно…

ЕМЕЛЬЯНОВЫ Повесть

ПРОЛОГ

Стоял жаркий день. На Дубковском шоссе было оживленно, как в троицу. К увеселительному заведению купца Евлампия Михайлова подкатывали кареты, извозчичьи пролетки.

Белобрысый Колька, сын оружейника Емельянова, спрятавшись за вертящейся рекламной тумбой, высматривал театрала потучнее, за которым можно было бы незаметно проскользнуть в сад. Там, в Летнем театре, выступали карлики.

Как только на заборах расклеили афиши, Колька начал копить. В стареньком кошельке были три монеты по копейке и четыре гроша. Этих денег и на вход в сад не хватит, а билет в театр стоит полтинник.