Избранное

— Это было в самом начале прошлой Мировой войны. Я смотрел в подзорную трубу, когда пуля попала в неё и разбила корпус, вонзив осколки металла и стекла мне в глаз и оторвав мышцы руки. Друг перевязал руку и попытался вытащить осколки из глаза, но не смог. Потом прилетела ещё одна пуля, друг был убит и мне пришлось ждать помощи пять или шесть часов в одиночестве. Позже удалось восстановить переносицу и немного облагородить руку, но процесс удаления фрагментов из глазницы затянулся. Это длилось и длилось, месяцы, годы… Очень долгое время я чувствовал себя бесполезным.

Джо печально покачал головой. Блетчли не подымал глаз от стола.

— Хуже всего было то, что я кадровый военный, и в армии у меня теперь не было будущего. Когда вы молоды трудно принять тот факт, что у вас никогда больше не будет шанса делать то, чему вы хотели посвятить всю свою жизнь. Это не то же самое, что с самого начала обнаружить свою непригодность. Но время лечит.

Джо кивнул.

— Вам наверняка досаждают головные боли.

— Иногда, но обычно это просто ощущение внутреннего зуда, что-то будто гложет мой мозг; оно всегда там и это, видимо, навсегда.

— Сочувствую.

Несколько минут они просидели молча. Потом Блетчли вдруг быстро заморгал и прикрыл повязку на глазу платком, что-то вытирая.

— Я хотел, чтобы мне вставили стеклянный глаз, но кости вокруг глазницы раздроблены, и протез нечем удержать. Врачи несколько раз пытались, но не сработало. И, поскольку больше ничего нельзя было сделать, мне пришлось довольствоваться повязкой.

Джо уверил собеседника, что она скрывает большую часть увечья.

Блетчли продолжал вытирать слёзы.

— Я ненавижу то, что это пугает детей, особенно в этой части мира, где верят в дурной глаз. Дети не выносят моего вида. Стоит мне взглянуть на ребёнка, и он начинает кричать. Это заставляет меня чувствовать себя монстром.

— Вы давно здесь работаете?

— Здесь пока недолго, в основном я работал в Индии. Я там вырос, в семье военного. Когда я оклемался после госпиталя, мне предложили работу в разведке. Она показалась мне самой близкой к армии, так что я, естественно, согласился. А на Ближнем Востоке я только с начала этой войны.

— А я никогда не был в Индии. Очень хотел бы когда-нибудь там побывать.

Наконец Блетчли поднял глаз со стола и посмотрел на Джо.

— О, это прекрасная страна, земля и люди, вот это вот всё. Я знаю, пустыня привлекает некоторых, но я никогда не буду чувствовать себя здесь так как в Индии. Для меня Индия — это дом и всегда им останется. В мире просто нет другого такого места.

Лицо Блетчли осветилось, и он улыбнулся при мысли о своей малой Родине и воспоминаниях о своём там взрослении.

По крайней мере, это должна была быть улыбка, но из-за отсутствия части костей и лицевых мышц вышло несколько по-другому. Его циклопий глаз гротескно вылупился, и выражение лица получилось суровым, холодным, высокомерным и даже презрительным.

«Он пытается быть дружелюбным, а собственное его лицо издевается над ним. Неудивительно, что дети кричат и убегают. Он выглядит жестоким, хоть это не его вина, а они думают, что он насмехается над ними, и это не их вина», — вывел умозаключение Джо.

Блетчли мыслями был далеко в своей любимой Индии. Тихонько мурлыча весёлый мотивчик он отодвинул стул и встал на ноги; он улыбался, счастливый одними воспоминаниями о прекрасной Родине, которая, вероятно, уже знала, что никогда больше не будет его домом.

— Ну что ж, — сказал Блетчли, — поехали?

— Наконец-то я попаду в Монастырь. «Разведслужба Монастыря» — забавно звучит. Даже загадочно: «И когда ты наконец пересечёшь пустыню и доберёшься до монастыря, дитя моё…»

Блетчли рассмеялся.

— Согласен. Если серая реальность скучна, мы стараемся хотя бы обозвать её экзотически, добавить немного величия в нашу мелкую жизнь. Естественная людская склонность, все мы немного романтики.

— Похоже, что так, — сказал Джо. — Конечно, мы ведь должны мечтать. Если бы мы этого не делали, то где бы мы были? Не стоит только смешивать настоящее со всевозможными снами, сбивающими человека с панталыку.

* * *

Позже, вспоминая чаепитие, Джо понял, что должен был сообразить, что с ним что-то не так, задолго до того как они с Блетчли покинули подвал. Поднимаясь по лестнице к выходу, Джо споткнулся и чуть не потерял равновесие. Он мог бы упасть, если бы Блетчли его не поддержал.

— С вами всё в порядке?

— Не уверен. Чувствую себя немного не в своей тарелке.

Они вышли на яркий солнечный свет. Ноги Джо стали тяжёлыми, и он, похоже, утратил власть над ними. Пока ноги шагали по переулку, Джо украдкой взглянул на свою руку, изучая её форму, не совсем уверенный, что она была сейчас такой же, какой он её помнил.

— Это может быть усталость, оставшаяся от поездки, — предположил он. — Слишком долгий был путь от Аризоны до Каира, плюс временной сдвиг.

— Вы добирались без передышек? — спросил Блетчли.