Избранное

— А мне, муженек, купи теленка, чтоб у него глаза возле ушей начинались, мне такие страсть как нравятся! — и так задористо рассмеялась, что потом долго не могла успокоиться, все нет-нет да расхохочется.

Этот смех посреди ночи больше всего не поправился Лудовике. Сон у нее напрочь отшибло.

— Пойду разбужу Симиона, пускай соломы для скотины натаскает, — сказала она громко, чтобы Ана слышала.

На самом деле ей не терпелось поделиться с мужем своими опасениями.

Симион дрых без задних ног, развалившись на ткацком станке, в сарае.

— Спишь? — спросила Лудовика.

Муж приоткрыл один глаз, глянул в полумраке на жену и, не отвечая, повернулся на другой бок. Лудовика села на подножку станка и начала:

— Слышь, Симион, неспокойно у меня на душе. Валериу наш с утра куда-то подался. Вырядился, будто на праздник, и ушел. Говорит, в город, и чего ему в городе надо, а? А вечор батя в город ушел. Как бы они злое чего не замыслили вдвоем, а? Ведь в одну сторону пошли, слышь, Симион! Ни разу клочка шерсти не покупали без твоего совета, а тут на тебе, ни слова не сказавши, оба-двое ушли в город. Чую я, беда на нас идет. А ну как облапошат старика, ежели уже допрежь того не сделали. Отвезут в Турду, перепишут землю на себя. Дай бог мне ошибиться, да боюсь, правда это, чует мое сердце, попомни мое слово. Осрамят нас на все село, нищими по миру пустят.

Сон у Симиона как рукой сняло. Он тут же вскочил, заразившись Лудовикиным страхом. Но длилось это всего один миг. Тут же успокоившись, он отмахнулся от жены, как от назойливой мухи, снова улегся и усмехнулся в темноту:

— Тьфу на тебя! Черт, а не баба! Ишь чего напридумала! И что вы бабы за народ окаянный, в одном доме вертитесь, за один ухват держитесь, а ужиться никак не можете.

Лудовика вскочила, прянула к дверям и оттуда огрызнулась:

— Смотри, как бы тебе потом локти не кусать, миротворец, останешься на бобах, не так запоешь. Старик-то твой совсем как дитя малое, его за глоток горилки, за понюшку табака купить можно. А в бабе этой, Ане, Трилоиной дочке, яду много. Сука она подлая, змеиное отродье, она и не такое придумает!

Симион накрылся одеялом, чтобы не слушать ругань жены. Но покой его был уже нарушен и уснуть он не мог. Черные мысли роились у него в голове и жалили как осы. Он ворочался с боку на бок, пытаясь опять уснуть, и не мог. И в самом деле, думал он, давно пора перевести имущество на свое имя, оформить надлежащие бумаги. Потом постепенно мысли стали вертеться вокруг неотложных хозяйственных забот, это его успокоило, отвлекло. А когда сквозь щели забрезжил рассвет, он уснул мертвецким сном.

Лудовика ходила чернее тучи, до обеда она успела поколотить работницу за то, что у той «руки-крюки, нитку с иголкой в руках и то держать не умеет», несколько раз окрысилась на мужа, обругала почем зря сторожа, который не вовремя пришел жаловаться на ее свиней, забравшихся в кукурузу.

Пока она злой ведьмой носилась по двору, ища, к чему бы прицепиться, одна неотвязная мысль не давала ей покоя: «А ну как Валериу не сам решился на такую подлость и не обошлось тут без участия тестя? Может, и старик еще с вечера отправился к Трилою и там дожидался Валериу, потом они все втроем на телеге отправились в город Турду. А там и глазом моргнуть не успеешь, как они перепишут имение! Ах ты, чертовщина! Ведь так оно и есть! Как же это я раньше не сообразила, дура старая!»

Она торопливо переоделась в новое платье, собираясь бежать к сватье — чтоб ей охрометь на другую ногу! — да повыспросить, что и как. Но вовремя сообразила, что от хромой кикиморы ничего не добьешься. Эта змея подколодная сама кого хочешь вокруг пальца обведет. Только зря осрамишься. Нет, не пристало Лудовике бежать через все село с веретеном в руках к сватье. Пошлет она своего меньшого сына, Трояна. Как бы за веревкой, нужен же какой-то предлог. Пусть он поговорит с работниками да с ребятишками и потихоньку все разузнает. Как же! Разузнает он! Был бы парень как другие! А то ни рыба ни мясо! Тютя, слюнтяй безголовый, весь в отца! Еще и осрамит ее на всю округу. Нет уж, лучше пусть сходит как бы за веревкой да узнает хотя бы, тут у них лошадь или нету. Ежели нету, то ясно, куда она подевалась. Никаких уж сомнений не будет!

— Троян, сыночек, — сказала она, чуть наклонив голову набок — явный знак того, что она вне себя от злости. — Не дай тебе господь заиграться с ребятишками или еще как замешкаться, семь шкур с тебя спущу… Чтоб туда — и обратно! Понял?

— Понял, маманя!

Как не понять, если Троян только и ждал, чтобы ушмыгнуть со двора, а тут подвернулся такой случай.